Как обычно, моя дорога, после обеденногоперерыва, на работу пролегала возле двадцать четвёртого дома, где на фасаде росли радующие глаз прохожего цветы, о которых я так и не рассказал, хотя в который раз порывался написать и предоставить вашему вниманию, дорогие мои читатели.
Обещаю что в другой, какой-то раз вы обязательно увидите картину с цветами. А сейчас мой рассказ о созданиях, более ценных, чем все цветы вместе взятые.
Итак, я бодро шёл на работу, по своей проторенной дорожке. Напротив, по улице шла молодая, довольно молодая, смуглая женщина, одетая в джинсовые брюки, а рядом с нею её дочка, примерно лет четырёх-пяти, в платье, цвета которой никоим образом не вступали в контраст и не выделяли шоколадку.
Сколько таких женщин молодых, и не совсем молодых, на дню так проходит мимо. Смуглых и не смуглых, светлых и тёмных.
Утром ведут детей в садик, вечером из садика назад; и так каждый раз.
Но эта пара сразу бросалась в глаза прохожим, ставшими невольными свидетелями конфуза, столкновения двух характеров: ещё не сложившегося, детского, где нет ещё места такому важному чувству для человека, как совесть, и вроде бы уже должно было быть, -сформированного как цельный организм,взрослого.
Дочка в сердцах, недовольная чем то, бросила вездесущий пакет, видимо с игрушками, на асфальт, и мама, подобрав его, нервно взяла девчушку за правую ручонку своею левой рукой, и резко, словно взяв в руки какой-то куль, быстрым и размашистым шагом направилась в сторону, противоположную моей, мне навстречу.
Девочка теперь, почти бежала, иногда слегка касаясь поверхности асфальтаносочками башмаков, подпрыгивая, и не поспевая за столь гулливерскими шагами, своей не на шутку разбушевавшейся мамы.
Она словно была крепко подвешена за ручонку к руке матери, и не было никакой хоть маленькой возможности отцепиться от крепких маминых пальцев, словно живым замком захвативших её маленький кулачок.
Обильные слезы так и текли ручьем, и если бы не жаркая и сухая погода, то на тротуарах уже стояли бы целые лужи от ее слёз. Рыдания сотрясали все тело девочки, вкупе с её подпрыгивающей, подвешенной походкой, из груди местами вместе с довольно громкими всхлипываниями, иногда вырывались взахлёб,произнесённые отдельные слова несогласия с существующим её таким нынешним, жалким положением; при более пристальном внимании приобретавшиецелые линии предложений, в форме протестного обращения к прохожим.
Когда эта шумная пара поравнялась со мной, я повинуюсь интуитивно заложенному в мужских генах чувству защищать слабое существо, сделал попытку сделать хоть что-то, чтобы успокоить девочку.
Они остановились; мы взрослые – встретились взглядами.
И взгляд её мамы, взгляд, которым так искусно владеют эти особи женского пола, что могут остановить на скаку не только коня, но и сразить его наповал, заставил меня внезапно, так глубоко проглотить свой язык, что я, промычав что-то нечленораздельное, и поневоле приняв соответствующую гримасу своего глупого положения; не солоно хлебавши, зашагал дальше, следуя своему заданному маршруту, вдруг ощутив, что я интуитивно теперь уже повинуюсь, заложенным в мужских генах - чувству самозащиты своей особи.
Немного отойдя, я услыхал краешком уха, что закатившая уличную истерику девочка спокойным и полным любопытства голосом задаёт вопрос своей мамочке:
- А кто этот дяденька? И почему он мычал?
На что мать спокойным голосом, полным уважения и гордости к своей особе ответила:
- Это немой Федот, который суёт нос, куда не следует.
Девочка громко рассмеялась, повторяя за мамой:
- Пидот, нос суёт, нос суёт.
Ярко светило солнце, я стоял и смотрел вслед двум женщинам – маленькой и взрослой, которые шли к солнцу, и грудь мою переполняла жизненная радость.
Август, 2016 год