Писательский труд с самого начала был для меня способом сэкономить деньги: когда ты пишешь — ты не тратишь. По этой же причине я раз за разом возвращаюсь к этому ремеслу.
Я вырос в 1970-х в благополучном городе Бербанк, штат Вашингтон, где жили только белые. И там хватало домашнего насилия, преступности и суицидов. Поэтому я никогда не велся на идею, что белое этнически однородное государство будет похоже на Диснейленд.
Когда мы не знаем, кого ненавидеть, мы ненавидим себя.
В 26 лет я начал посещать групповой семинар по осознанности — я был убежден, что мир сводит на нет все мои начинания. Если бы не этот семинар, я не стал бы писателем. Мне показали, насколько я замкнут, научили смотреть в глаза своим страхам.
Нас будут помнить за то, что мы разрушили, а не за то, что мы создали.
После семинара я бросил работу журналиста и устроился волонтером в приют для бездомных. Я видел, как живут бомжи, и думал: «А у них все не так уж плохо! Я бы тоже так мог».
Не важно, насколько дерьмовой была моя жизнь, — когда я выходил из хосписа, я чувствовал себя королем мира. Да, у меня низкооплачиваемая работа, машина не заводится, счета не оплачены — но по сравнению с обитателями хосписа у меня все прекрасно.
Потом я устроился в хоспис для смертельно больных. И увидел, что смерть не подчиняется графикам, обстоятельствам, не зависит от визитов докторов, и внезапно подумал: «И это я бы смог!» Умирать легко.
Ничто так не сводит людей с ума, как наблюдение за чьей-то успешной жизнью.
Раньше MTV рождало исполнителей-однодневок, теперь интернет порождает еще более мимолетных персонажей, которые примечательны разве что своей внешностью. Единственный способ остаться в вечности — разрушить тот механизм, который привел тебя к славе.
Если ты владеешь какой-то вещью, рано или поздно она завладеет тобой.
Меня тошнит от той признанной американской литературы, где слабые герои кончают жизнь самоубийством, бунтарей казнят и обязательно — поучительный вывод в конце. Такие книги программируют определенное поведение — веди себя смирно. А я хотел, чтобы Великий Гэтсби выскочил из бассейна, застрелил из револьвера Тома Бьюкенена и сказал Дейзи, что она мешок с говном.
Если я напишу что-то нравоучительное — люди моментально меня забудут. Но если напишу то, о чем люди будут спорить, — это останется в культуре навсегда. «Бойцовский клуб» — это хороший роман или плохой? Все условно. Он полон насилия. Я стараюсь создать ослепительный спектакль.
Нам тяжело перестать думать о прошлом, потому что мы не верим в будущее.
После выхода «Бойцовского клуба» на каждой встрече с читателями ко мне подходили серьезные мужики и спрашивали, как найти такой клуб в их городе. Мне всегда было не по себе в эти моменты, мне приходилось объяснять, что я все выдумал. Но определенным образом это доказывает силу литературы.
«Бойцовский клуб» я продал очень быстро, за $7000. Позднее я узнал, что это называется «отступные» — когда редактор издательства хочет заполучить книгу, а издательство заинтересовано, чтобы именно он занимался ей, и оно устраняет из процесса самого автора.
Ты никогда не будешь одним и тем же человеком в глазах того, кого ты любишь, и в глазах того, кто любит тебя.
Мое поколение закалила борьба против Рейгана и Тэтчер. Они были идеальными родителями, против которых мы бунтовали и таким образом осознали себя как поколение. Трамп — такой же идеальный объект для протеста.
Тяжело оправиться от пережитой боли. Но еще тяжелее не забыть то, что приносило тебе радость. От радости не остается шрамов, которые служат напоминанием. Спокойные времена ничему нас не учат.
Я не заметил, в какой момент будущее перестало быть многообещающим и стало угрожающим.