Интервью с Олегом Мостовеем, учредителем Mol Film Production (Румыния).
Семья, учеба
— Когда, в какой семье Вы родились, кем работали Ваши родители?
— Моя мама была шеф-поваром, сейчас она на пенсии, как и отец. До 11 марта он 42 года работал в «Молтелекоме» (ранее ГТС – «Государственные телекоммуникационные связи»). Компания каждые два-три года после 90-х называлась по-разному, а последние 10 лет это «Молтелеком» – Молдавская телекоммуникационная связь.
— В каком городе Вы родились?
— В 20 километрах от Кишинева, в селе Кожушна Страшенского района.
— Путь к высшему образованию начинался с сельской школы?
— Да, я закончил девять классов школы в селе. Мне хотелось не идти в университет, а быстрее начать зарабатывать и уехать из родительского дома. У меня была мечта путешествовать на корабле, работая поваром. Мама, конечно, обрадовалась: подумала, что я пошел по ее стопам. Я учился два года на повара и понял, что мне это не очень нравится. Пошел учиться на бармена и официанта, устроился работать в ресторан, стал зарабатывать неплохие деньги: в день столько, сколько мой отец – за месяц. Ресторан был колоритный, много «братков», они оставляли хорошие чаевые. Потом я начал снимать свадьбы. В ресторане я много раз видел свадебных операторов, а мой брат тогда ставил музыку на свадьбах, у него уже был определенный круг связей в этой области.
Мне хотелось не идти в университет, а быстрее начать зарабатывать и уехать из родительского дома. У меня была мечта путешествовать на корабле, работая поваром.
— В сельской школе был отдельный класс или он был совмещен с другими классами?
— Нет, у нас была очень большая и хорошая по молдавским стандартам школа. У нас был хороший мэр – Лантадзе. Он построил большое село рядом с Кишиневом – 10 лет назад говорили, что там около 10 тысяч жителей. В 90-х годах и потом много людей работало в Кишиневе. Село было знаменито благодаря местным сортам винограда, и там до сих пор есть два или три винзавода. У нас было две школы и лицей.
— Хорошо учились в школе?
— По истории, географии, русскому, румынскому языку и литературе – да. С языками у меня всегда было хорошо. Я по натуре либерал: что хочу, то и делаю. Мама моя была очень строгая. Хотя сейчас этого не признает, но чаще в семье нас с братом била она. Очень боялась, чтобы мы не пошли неправильной дорогой, поэтому воспитала нас строго. Но даже она не смогла перебить аппетит к свободе в моей жизни. Если хотел учиться, я учился, а если не хотел, то не учился. Учился я на «восьмерки».
До второго класса у нас не было книг на румынском. Их мы получали в помощь из Бухареста. Многие были такие старые, что мы клеили их картоном и скотчем, чтобы не рвались до конца. Уже в пятом и шестом классе родители покупали мне книги.
До второго класса у нас не было книг на румынском. Их мы получали в помощь из Бухареста. Многие были такие старые, что мы клеили их картоном и скотчем, чтобы не рвались до конца.
После 1995 года у нас в школе все пошло на поправку, появились книги. Но у меня были проблемы с математикой, скорее всего, из-за лени, потому что сейчас я очень хорошо считаю деньги. Я категорически не учил геометрию и астрономию. В восьмом классе у нас появилась астрономия, и я вообще не хотел ее учить, но учил, потому что меня мама за уши дернула и сказала: «Либо ты закончишь нормально школу, либо пойдешь работать трактористом».
— Помогло?
— В селе директор школы знал родителей, все знали друг друга, и, чтобы не стыдить родителей, я многие предметы учил ради оценки. Русский тогда у нас был одним из важных предметов. Сейчас в школах уже не учат русский, к сожалению. Меня многие спрашивают, даже здесь, в Бухаресте, куда можно отправить детей учить русский язык. В прошлом году перед пандемией у нас была встреча с русским послом, и я спросил, почему нет русских школ, ведь спрос есть.
Книгу о Второй мировой войне я прочитал за неделю, хотя это была книга на весь год. Потом мне было скучно, меня даже пару раз выгнали из класса из-за того, что я мешаю уроку. А я все знал, каждый раз читал эту книгу, все знал наизусть. Мне сказали: «Иди возьми книгу из библиотеки, читай и не отвлекай нас».
— В каком году Вы родились?
— В 1986 году. Детство пришлось на период после развала Советского Союза, был разгар войны в Приднестровье. До 2000 года ситуация была довольно сложной, потому что работал только отец. Раньше мама работала шеф-поваром на базе отдыха «Спутник», очень крупного предприятия. Я там отдыхал, когда был маленьким, неоднократно был у мамы на работе. После развала Союза сами знаете, что случилось со всеми крупными предприятиями, и мама осталась без работы. Тем не менее мы жили всегда в достатке. Я не помню, чтобы у нас были проблемы с одеждой, едой. Может быть, у нас не было «Лады» или «Жигулей», но жили мы в уюте и сытости.
Я не помню, чтобы у нас были проблемы с одеждой, едой. Может быть, у нас не было «Лады» или «Жигулей», но жили мы в уюте и сытости.
— Где Вы начали жить отдельно?
— В Кишиневе.
— У брата или сами снимали?
— Я всегда снимал квартиру.
В 16 лет!?
— В 17 с половиной. Взрослым человеком я стал в Кишиневе, жил сам по себе, зарабатывал. Лет в 18–19 я поехал на заработки в Москву.
— Вы совмещали работу бармена и видеосъемку свадеб?
— Да, я пытался это совмещать, но потом на меня стали косо смотреть. Попадались свадьбы, которые я должен был снимать в том же ресторане, где работаю. Я понял, что ресторанный заработок закончится очень быстро, потому что «блатные» времена подходили к концу, а легальный бизнес многим не позволял отдыхать в ресторане и оставлять там по 50 долларов чаевых. Перспектив в ресторане не было, поэтому выбрал съемку.
— Как оказались в Москве?
— Я познакомился с одним человеком в ресторане. Ему очень нравилось, как мы работаем и он пригласил меня в свой ресторан, который открыл рядом с «Газпромом». Я подумал: мне 18 лет, поеду, увижу Москву. В Москве я проработал полгода. Она мне понравилась как туристу.
Встретил там хороших людей (даже в таком городе, как Москва, есть хорошие люди). Мне очень помогали и с регистрацией, и с квартирой совершенно чужие люди.
— И как столица России?
— Тогда я попал в сумасшедший город: Кишинев по сравнению даже с центром Москвы – это очень маленькое село. Я пытался найти что-то для себя привычное, потому что каждый день при выходе из дома мне казалось, что это первый мой день в городе. Я понял, что надо вернуться: Москва не для меня. Даже россияне мне говорили, что Москва либо принимает, либо нет, то есть либо ты входишь в московский цикл жизни, либо надо уезжать, потому что будешь мучиться, и ничего у тебя не получится. Встретил там хороших людей (даже в таком городе, как Москва, есть хорошие люди). Мне очень помогали и с регистрацией, и с квартирой совершенно чужие люди. Я всегда хвастаюсь, что жил и работал в Москве. Возвращался потом много раз, но уже в качестве телевизионного работника.
— Вернулись в Кишинев?
— Да.
— Куда устроились?
— Это был короткий период между работой оператора и официанта. Я вернулся в ресторан.
— А армия не светила?
— Да, но это были такие годы, что за 100 долларов можно было все купить. У нас был сельский врач в этой сфере, он всегда мне давал справки для военкомата, но я их терял. Когда я вернулся из России, пошел к нему: «Знаете, я опять потерял эту бумажку». Он ответил: «Давай я уже сделаю тебе военный билет, чтобы ты больше не появлялся». Так он мне сделал военный билет. После моего 18-летия вышел закон, что армия не обязательна.
Мы сначала купили маленькую «мыльницу», пристроили к ней аккумуляторы, свет. Потом появились Sony-2100, это была моя первая полупрофессиональная камера.
— Как попали из ресторана в телевидение и кино?
— Примерно год, потом пошел к брату и сказал, что хочу снимать свадьбы. Я ни разу не держал камеру в руках. Он помог деньгами. Мы сначала купили маленькую «мыльницу», пристроили к ней аккумуляторы, свет. Потом появились Sony-2100, это была моя первая полупрофессиональная камера. Более или менее дела пошли, начал зарабатывать только этим. Первый раз, когда я столкнулся с проблемой, что должен работать в том же ресторане, где был официантом, стало ясно — надо выбирать. И я выбрал камеру, потому что мне это очень нравилось, тем более что не надо было ходить на работу каждый день, меня это устраивало. Я и сейчас не представляю себе, как проснуться в шесть и в восемь уже быть на работе. Старался всегда этого избегать.
«Первый канал»
— Как все-таки закончился ресторанный период?
— Я встретил девушку, мы начали жить вместе. Ее отчим работал техническим директором на телевидении. Он пригласил меня к себе. Так я попал в эту сферу. На телевидении работали на 170-х, то есть одни и те же камеры, только с «пушкой». Меня это очень пугало, потому что телевидение было большое, «Первый канал» в Молдове только открывался. Мы тогда еще не знали, кто такой Плахотнюк, я впервые услышал, что телеканал принадлежит ему. Мне было очень стыдно: надо выехать на съемку новостей, а я ничего не знал. Первая моя серьезная съемка – поездка на таможню, на границу с Украиной снимать Воронина, который был президентом. Моросил дождь, ветер дул прямо в объектив, и я даже не пытался его вытирать: меня поймут, на улице же дождь. Мы тогда снимали не для эфира, а просто для того, чтобы набить руку. Я получил нагоняй. Мне сказали: «Если идет дождь, ты постоянно должен вытирать объектив, или ты мог бы повернуться спиной к ветру». Мучились мы так долго, потому что телевидение открывалось очень сложно. Денег тратилось немерено, но не на зарплаты.
— Кто в то время был техническим директором?
— Тудор Хангану. Потом он ушел. Многое поменялось, когда у Плахотнюка появился интерес к «Фабрике звезд». Для Молдовы это был космос! Какая «Фабрика»? Кроме жизни в селе, по национальному телевидению тогда никто ничего показывал. Для проекта такого масштаба нужно было собрать специалистов. Привлекали и московских, и бухарестских. Первая «Фабрика» была полным провалом: вообще ничего связанного с телевидением не было. После этого проекта начали привлекать уже серьезных людей.
Первая «Фабрика» была полным провалом: вообще ничего связанного с телевидением не было. После этого проекта начали привлекать уже серьезных людей.
Тогда я познакомился с моим наставником. Очень хороший журналист, с опытом, старше меня на 11 лет. Его взяли продюсером и директором новостей. Ему сказали: «Делай, что хочешь, но чтобы через полгода были новости и «Фабрика» выглядела как телевизионное шоу». Я тогда посмотрел на него и сказал: «Да, серьезный дядька появился, сейчас мы все получим по шапке». Мы работали так: до двух часов дня – на новостях, а после двух нас оставляли снимать для «Фабрики» за такие же копейки.
Нам не очень хотелось работать, мы и не умели.
— Вы уволились?
— Появился мой будущий лучший друг и наставник и говорит: «Что за беспредел, кто это снимает?» Тогда меня не было на тех съемках. Я говорю: «Что ты на меня орешь? Я вообще тут маленький человек, как сантехник: пришел, открутил и уехал, от меня немного зависит». – «Мне надо, чтобы картинка была картинкой, а не этим. Сколько вам платят?» У нас зарплата была 2500–3000 тысячи леев, это 200 евро или чуть меньше. Он поворачивается к директору и говорит: «Ты хочешь, чтобы за эти копейки я тебе сделал качественный продукт? Это исключено». На второй день нам повысили зарплату втрое. Он как бульдозер. Пошел к Плахотнюку, у которого была привычка все собрания проводить в два или три часа ночи либо в четыре утра. Мы знали, что они с четырех до восьми будут с ним совещаться, а в восемь у нас свежие новости. Он пришел и сказал: «У вас с сегодняшнего дня есть хорошая зарплата, попробуйте мне не принести хорошую картинку». И мы начали работать.
— Деньги важный фактор, но как можно снимать лучше, если не умеешь?
— Долго учились снимать, пока он не понял, что надо привезти оператора со стажем, профессионала. И привез Толю Кошенко. Он сейчас живет в Вашингтоне, на «Восемь часов Америка» работает. Тогда он работал в Бухаресте и приехал нас учить снимать. Слава богу, некоторые не хотели учиться, поэтому нас было максимум двое, которые слушали. Я понял, что это мой шанс. Толя ходил с нами в поле снимать новости. Мы были как в цепях, потому что он всегда ходил с монитором, подключенным к камере. Оператор спереди, Толя сзади с монитором: «Правее, левее, выше, что ты снимаешь, ты что, не видишь, там грязь!» Так я учился снимать новости.
Пошел к Плахотнюку, у которого была привычка все собрания проводить в два или три часа ночи либо в четыре утра. Мы знали, что они с четырех до восьми будут с ним совещаться, а в восемь у нас свежие новости. Он пришел и сказал: «У вас с сегодняшнего дня есть хорошая зарплата, попробуйте мне не принести хорошую картинку».
— Это дало эффект?
— Позже меня сделали главным оператором канала «Прайм», первого в Молдове. Я по-прежнему снимал, у меня зарплата была больше, и я отвечал за картинку. Но в основном ничего не поменялось: я был восьмым оператором. Не было такого, чтобы я сидел в офисе и ничего не делал. Сделали второй проект «Фабрики». Были в Житомире, купили там аппаратуру. Ездили в Москву, были на «Первом канале», нам устроили визит. Познакомился с Сергеем Кушнаревым, тогдашним продюсером ТВ-шоу «Остров».
Мне больше всего понравилось, что я начал путешествовать. Например, политические командировки для съемки чиновников в Латвии, в Польше.
Antena (Румыния)
— Если все было так хорошо, почему ушли?
— Я попал в Бухарест через Толю, который был там директором. В Молдове уже нечего делать, надо двигаться дальше, потому что зарплата там осталась та же, цены начали расти, и стало очевидно — надо уехать. Я тогда работал на моего бывшего продюсера, который повысил нам зарплату втрое. У него была частная контора Cat Studio. Прежде всего мы были хорошими друзьями, а уже потом начальником и подчиненным. Он сказал: «Я знаю, что тебе тут тесно, и очень рекомендую тебе уехать. Эта страна не для тебя, возможностей больше тебе не даст. Больше, чем ты есть на данный момент, ты не будешь». Он поговорил с Толей: «Надо помочь парню, найди ему место на телевидении». До этого я уже снимал для Reuters и румынских телеканалов, получил серьезный опыт.
Тебе тут тесно, и очень рекомендую тебе уехать. Эта страна не для тебя, возможностей больше тебе не даст. Больше, чем ты есть на данный момент, ты не будешь.
— Где нашли на работу?
— В одну из крупнейших тогда компаний Румынии – Antena 1 и Antena 3. Antena 3 – это новостной канал, а Antena 1 – новости с 7:00 до 8:00. Мы снимали для обоих каналов. У них было правило: каждый новый оператор должен пройти испытательный срок. Я пришел с флешкой, подготовленный, и они даже нашли съемки, которые я делал для них. В Бухаресте операторы из Кишинева всегда были на хорошем счету. Думаю, что это благодаря старой советской школе. Я очень переживал, потому что для меня Бухарест был чужой город. Я слышал разные истории и отзывы о Бухаресте. Но я смотрел бухарестские новости и понял, что у нас с румынскими операторами навыки отличаются, и это подтвердили, когда я приехал сюда. Главный продюсер сказал мне: «Самые лучшие съемки, которые у нас были, делали всегда корреспонденты из Кишинева». И меня взяли на работу без испытательного срока.
— Сколько проработали в этой компании?
— Ровно три года – с 2013-го по 2016-й, оператором.
— Почему уволились?
— Темперамент у меня либеральный остался. Надо было подчиняться начальству, чего я не умею делать. Подлизываться не умею. Я не был послушным оператором. Не позволял учить себя, потому что тогда не думал, что кто-то вправе меня учить. Хорошие операторы и профессионалы либо были на других должностях, либо их вообще не было на телевидении.
— Вы этот момент были женаты?
— Да, уже второй раз.
— Жена из Румынии или из Молдовы?
— Она из Румынии. Первая моя жена была из Молдовы.
— Вы оказались на улице. Что было дальше?
— Я просто ушел в никуда, потому что был сыт по горло. Я понял, что не хочу снимать новости. Когда пришел на телевидение в Румынии, каждый вечер кто-то следил за нашим творчеством. Мы получали выговоры. В коллективе конкуренция: я знал, кто лучший оператор, и должен был его догнать и перегнать. Когда все это закончилось, всем стало все равно, как ты снимаешь. Я ради прикола даже один раз снимал в министерстве и специально поставил ISO 1000, появились «тараканы», баланс белого вместо 4600 – 8000, все были, как аватары, синие – никто не заметил, никто мне ничего не сказал, даже никто не спросил, кто позволил себе так издеваться. Я понял, что пора завязывать, если никого не интересует, как ты снимаешь.
На мое увольнение процентов на 40 повлияла жена, когда сказала: «Либо ты увольняешься, либо я ухожу от тебя, потому что ты приходишь домой и все негативные эмоции приносишь с собой».
— Получали пособие?
— Мы жили на зарплату жены. Познакомились мы с ней на Antena 1.
— Она журналистка?
— Да. Сейчас она работает в PR-компании. Я год собирался с мыслями, что буду делать дальше. На мое увольнение процентов на 40 повлияла жена, когда сказала: «Либо ты увольняешься, либо я ухожу от тебя, потому что ты приходишь домой и все негативные эмоции приносишь с собой». Мы ругались. Она уже не работала на телевидении. «Я знаю, что там творится. Пока определишься, где и куда, будем жить на мою зарплату».
Mol Film Production
— Какие мысли «собрались» за год?
— Появился государственный проект по финансированию новых проектов. Вначале я брал проект, арендовал оборудование, но мне категорически не нравилось работать на арендованном. Румыния по сравнению с Молдовой большая страна, и были случаи, когда снимали за 600–800 километров от дома. Аппаратура поцарапанная, ненадежная. Шансы, что исчезнет картинка, огромные. Я открыл фирму, у меня был штамп и бухгалтер, у которой я был сотым или тысячным клиентом. Бухгалтер мне сказала: «Сейчас есть проект помощи новым предпринимателям. Хочешь, я тебя познакомлю с девушкой, она тебе расскажет, что к чему?» Я говорю: «Давай».
До тех пор я боялся работать с бумагами, не знал, что такое кассовый аппарат или счет-фактура, и не хотел с этим связываться. Я встретился с девушкой, у которой была фирма, консультирующая по этим грантам. Она сказал: «Потенциал есть». В Румынии никогда не давали много денег таким фирмам, как съемочные или рекламные компании. Но мне обычно в жизни везет: я получил 44 тысячи евро от румынского государства и купил себе аппаратуру – хороший свет.
Но мне обычно в жизни везет: я получил 44 тысячи евро от румынского государства и купил себе аппаратуру – хороший свет.
— Новый или подержанный?
— Все новое, потому что проект не позволял покупать подержанную аппаратуру. Я купил Mac 4, Sony 5, стандартный пакет объективов: 50-й 1 и 2, 2470, 70 200, ширик, полутораметровый слайдер с двумя моторами, свет Dedolight – и вышел в свободное плавание. Появились проекты в том числе благодаря жене. Она начала работать сразу после университета, у нее связей в этой сфере больше. Через жену я познакомился с людьми из PR-индустрии. Мои бывшие коллеги знали, что у меня появилась аппаратура и что я хорошо снимаю. Так я начал зарабатывать деньги.
Вы в этот момент уже были гражданином Румынии или нет?
— Я гражданин Румынии с 2002 года.
— Начинали один или сразу наняли людей?
— Согласно программе помощи, я был обязан взять на работу двоих человек.
— Какая минимальна зарплата в Румынии?
— 2000 леев, это почти 500 евро.
— На эти деньги можно найти специалистов?
— Да, но нельзя было очень многого требовать от них. Я взял фиктивно, чтобы уладить вопросы с проверками, потому что никто не будет работать за 2000 леев full-time в нашей сфере. На телевидении монтажер получает 5000–6000 леев, это примерно 1200 евро. Я просто оплачивал соцпакет. Нанимаю строго на срок контракта. Так работают почти все, потому что контор, которые держат постоянно, очень мало, да и проекты не такие богатые для этого.
— Что Вы снимаете?
— Я нашел свою нишу: понял, что лучше уйти в онлайн. Я снимаю ролики, причем абсолютно всё: от стоматологических клиник до онкологических приватных клиник и автопарков. Мы снимали и новые машины, и шоурумы. Сегодня договаривались насчет съемки: открывается новый частный кабинет для тестирования на COVID в аэропорту. Мы должны рекламировать этот сервис, чтобы люди о нем знали.
В Германии еще делается бумажная реклама для почтовых ящиков. Я жил там полгода в 2016 году, и у меня каждый день был полный ящик рекламы. Спрашиваю: «У вас нет онлайна?» Немцы этому не доверяют. Когда я спросил, где мне найти хороший автосервис, они начали спрашивать друг у друга. У них реклама работает еще по рекомендации. А в Румынии, если у кого-то есть вопросы, все идут в онлайн. Я не пытаюсь пробиться на телевидение с рекламой, потому что это большие деньги. Когда просишь 20 тысяч евро за проект, у них такое ощущение, что режиссером должен быть как минимум Тарковский. Но в рамках трех-четырех тысяч евро никто не кривит нос.