Сначала Минкульт перенёс показы фильма «Приключения Паддингтона-2». Потом отозвал прокатное удостоверение у ленты «Смерть Сталина». Сразу появилось много версий событий: от очевидных цензурных до совсем конспирологических (что таким образом конкуренты топят прокатную компанию «Вольга»). Факт остаётся фактом: государство, а вместе с ним общественность в лице публичных фигур и активистов пытаются управлять прокатом и регулировать то, что показывают в кинотеатрах. Не в первый раз в истории. Но никогда ничего хорошего из таких попыток не выходило.
Всё народное
Самая очевидная аналогия — СССР. В Стране Советов не было частной собственности: всё было государственным. Общим, то есть ничьим. И прокат, и производство фильмов регулировались одной структурой, Госкино.
После завершения работы над картиной и всех цензурных формальностей фильму назначалась категория. В зависимости от неё печаталось то или иное число копий картины — и она выпускалась в прокат. Это правило обычно упоминается в связи с отечественными фильмами, но на зарубежное кино оно тоже распространялось.
Зарубежные фильмы покупались редко. Покупка была обусловлена, в первую очередь, политическими мотивами. Пока во Франции и Италии были сильны коммунистические партии и вообще левые движения — крутили «Фантомаса» и «Укрощение строптивого». Этим же объясняется популярность, например, индийского кино.
Кадр: “Фантомас”, 1964, реж. Андре Юнебель / Gaumont
Такая административная система работала до поры до времени. И весьма относительно. Первое, что убило советскую систему проката, — дефицит. То, чего не было в открытой продаже,, ценилось выше всего. Обувь, одежда, колбаса, билеты в БДТ и театр на Таганке. Иностранное кино — тоже дефицит. Для широкого проката покупали немногое: основной массив французских, итальянских и американских картин был доступен только избранным. Их можно было увидеть на закрытых показах для членов Союза кинематографистов и в отдельных залах, недоступных широкой аудитории. Здесь крутили всё — вплоть до «Сало, или 120 дней Содома» Пазолини. Кстати, фильмы совершенно необязательно покупали официально: спрос рождает предложение, сплошь и рядом это были пиратские копии, переснятые на фестивалях. В университетском кинотеатре города Тарту, например, студенты могли увидеть чёрно-белую версию «Фотоувеличения» Антониони. Попросту — экранку: кто-то поставил камеру в зале на фестивальном показе, снял на плёнку Шосткинского химкомбината — и дальше копия пошла гулять по кинотеатрам.
Во-вторых, чёткую субординацию, конечно, прихлопнуло появление видео. Магнитофоны привозили из-за границы вместе с парой-тройкой фильмов. Кассеты стали гулять по рукам внутри страны. На них — запретные плоды: «Последнее танго в Париже», боевики, «Эммануэль».
В итоге прокат просто обнулился. Ходить в кино стало незачем. Обычно это явление связывают с «лихими девяностыми» — распродажа таможенного конфиската в фойе окраинного кинозала стала частью поэтики времени, — но начался процесс раньше. На короткое время публика в кино вернулась во второй половине восьмидесятых, когда на экраны выплеснули поток ранее скрытого, запрещённого и неизвестного. А потом всё кончилось. Именно благодаря тому, что регулировать прокат и при этом сохранять его прибыльность невозможно. Зрители уйдут в другие места — на закрытые сеансы и домой, к видикам. А просмотр патриотических лент Юрия Озерова и Михалкова-Верещагина-Златопольского оставят редким меланхоликам, которым плевать, что в кинотеатре смотреть. Лишь бы целоваться не мешали.
Блюстители нравственности
Другой пример, куда более любопытный, — Америка. Там прокат пыталось регулировать не правительство, а общественность. В 1930 году ассоциация производителей и прокатчиков фильмов приняла соглашение, оставшееся в истории под названием Кодекс Хейса. Если совсем грубо — они договорились, что не показывают целый ряд образов и действий на экране. Например, не выводят в качестве отрицательных персонажей священников любых конфессий. Самый известный пример — анекдотический: если в кадре появляется супружеская спальня, то мы должны видеть не одну двуспальную кровать, а две односпальные. Причём стоящие на расстоянии не менее трёх метров друг от друга. Нельзя показывать преступления так, чтобы они вызывали симпатию зрителя. Естественно, никакой обнажённой натуры, никаких убийств, никакой крови — только высокая духовность и скрепы. Ничего странного нет в том, что в последние несколько лет минкультовские чиновники и президент по очереди говорят о необходимости «своего кодекса Хейса». И забывают о том, чем дело кончилось. Примерно тем же, что и в СССР.
С одной стороны, этот кодекс совершенно не мешал расцвету американского кино. Ни Хичкок, ни Селзник, ни Кларк Гейбл от этих запретов не страдали. В эпоху действия кодекса вышли и «Унесённые ветром», и «Это случилось однажды ночью», и комедии братьев Маркс.
Кадр: “Психо”, 1960, реж. Альфред Хичкок / Paramount Pictures
С другой, киноиндустрия всё-таки похожа на индейца-собирателя. Она питается подножным кормом. Актуальными фигурами литературы и музыки, современностью в самом широком смысле. Кодекс Хейса кинематограф этой пищи лишил. Студии проморгали или попросту не смогли себе позволить работать со множеством тем и образов. Многие книги тоже остались без воплощения на экране. В тридцатые на студиях работали и Фолкнер, и Хэмингуэй, и Стейнбек. В пятидесятые никому в голову не приходило привлечь к созданию фильмов актуальных писателей — именно по причине их возмутительности. Где кодекс, а где «Нагие и мёртвые» Нормана Мейлера? Какая «Лолита», когда поцелуи на экране нельзя показывать? Правила этики вступили в очень жёсткую конфронтацию с самим духом времени.
Наконец запреты сработали против самих себя. Запрет на демонстрацию обнажённой натуры только увеличил интерес к «Презрению» Годара, в котором можно лицезреть задницу Бриджит Бардо. Нельзя показывать кровь и насилие — тем привлекательнее спагетти-вестерны. В итоге Голливуд времён кодекса Хейса сожрал сам себя. Потерял зрителей и разрушил ту систему, благодаря которой функционировал.
Дух дышит, где хочет
Эти два примера — государственного и общественного регулирования проката — вполне ярко иллюстрируют простую и очевидную, в общем, мысль. Дух дышит, где хочет. Тут дело даже не в творчестве: любая попытка регулировать бизнес, устанавливать общие правила, вводить плановую экономику заканчивается коллапсом. Тем более в кинопрокатном деле. Тут по определению должны цвести сто цветов — иначе зрители из кино уйдут.
Конечно, жалко кинопрокатную компанию «Вольга», которая потерпела серьёзные убытки в связи с тем, что у неё слетело сразу два релиза. Жалко и зрителей в самом широком смысле. Они не получили два отличных фильма в важнейших сегментах: детское кино и комедия. Но ничего, наверстают. «Паддингтон» выйдет на экран позже, «Смерть Сталина» уже гуляет вовсю по сети и наверняка даже что-то соберёт в онлайн-кинотеатрах (пусть и сильно меньше, чем могла бы собрать в реальных залах). Но бесследно это не пройдёт: потеряет от попыток «кошмарить бизнес» кинопрокат как институт. Ну и государство. Ни СССР, ни Америка тридцатых до наших дней не доползли, крякнули. Потому что слишком верили в своё могущество и в то, что могут управлять всем на свете. Даже тем, что по природе своей неуправляемое и живое.