Первая поездка в дальнее зарубежье помнится долго. Особенно если это был город Брюссель, особенно если летел один, со стыковкой в Амстердаме, в командировку, толком не зная языка. Предрождественская Европа, подмигивающая разноцветными огоньками и поскрипывающая несмазанным колесом обозрения на маленькой площади. Неподдельное ощущение открытия мира, удивительные неожиданности на каждом шагу, большое количество времени, чтобы осмыслить. И непонятно ничего. И не встретили. И такси, в котором есть кассовый аппарат с фискальной памятью.
Прилетел первым - коллеги из Москвы и Киева ожидались только к вечеру. В номере сидеть глупо - пошёл искать чего-то. Например, поесть. По случаю воскресенья всё закрыто, маленький кукольный городишко Ватерлоо, где когда-то обделался сам Бонапарт, по выходным похож на одну большую спальню. Даже бродячих собак нет. И магазины закрыты. И дождь. Даже автобусы не ходят.
В пиццерию один идти побоялся - меню на французском не осилю. Зашёл в какую-то гамбургерную, там по картинкам можно еду выбрать. Человек за стойкой в клетчатой рубашке и дурацком козырьке с улыбкой выдохнул: "Бонжур". Я напрягся. Я ж по ихнему ни слова - ни в дугу и ни в тую. Вежливо интересуюсь - ду ю спик Инглиш? Человек радуется ещё больше и оживлённо кивает. А я понимаю, что и на английском я не особенно знаю, что ему сказать. Тогда ещё не было про "лет ми спик фром май херт", а то бы задвинул. Словом, поел как-то. Мусор аккуратно спустил в специальный бак.
Потом гулял под дождём, искал достопримечательности. Нашёл какой-то лес и ошарашенные лица водителей редких автомобилей, проносившихся по трассе. Со времён Наполеона я там был первый, кто гулял пешком по трассе без тротуаров. Дошёл до поворота с табличкой - там аббатство какое-то. В аббатство идти откровенно побоялся, решил вернуться в гостиницу. Вспомнил, что в Европе вода в дефиците, вернулся в номер и стал с чувством удовлетворения набирать ванну. И свет везде включил, и обогрев. В качестве гражданского протеста империализму. Жаль, радиоточки не было. Но отлегло как-то, отпустило. Помылся и лёг поспать пятичасовую разницу с Родиной.
Разбудили стуком в дверь - киевский коллега приехал меня обнять. До этого мы встречались один раз - в Москве - но в чужой стране, где все, кто не бельгийцы, те французы, он мне показался самым родным человеком на свете. Пили с ним чай, закусывая бутербродами с киевской докторской колбасой, которые ему жена в дорогу сделала. Я угощал его Твиксом, купленным на местной заправке. Чайник воткнули не в ту розетку - вырубили всё электричество на этаже. Веселились. Было ощущение, что мы друзья навеки, раз пережили вместе такое. Хотелось кричать что-то про русских, которые не сдаются, и веселиться. Ничего не страшно уже. К вечеру прилетела девочка из московского офиса. Обниматься с нами не стала, но долго болтали. Совсем отпустило.
На утро поехали в офис - что-то там обсуждали на корявом английском, смотрели в окна на дождь, ели халявные конфеты в комнате для чаепитий. На обед сэндвичи или большой салат - не разгуляешься. Вечером был французский ресторан, оленина под клюквенным соусом, домашнее мороженое. На вкус - как будто утром встал и откусил зачерствевшего на воздухе хлеба. И такие же разговоры о малопонятном. Все торжественные, в стразах. Красное вино колыхалось в округлых бокалах, отбрасывая искорки в глаза собеседников.
На следующий день опять офис и экскурсия по городу с похожим на голливудского актера таксистом, не отнимающим от уха мобильник. Смотрели Гранд пляс, потом зачем-то поехали в книжный магазин. Долго бродили между полками с непонятными названиями. Купил каких-то безделушек и вышел на воздух из духоты франко-русских разговорников. На улице быстро по-декабрьски темнело, по стенам ползли игрушечные Санта-Клаусы, а где-то внутри меня звучала музыка.
Ощущение нереальности происходящего не покидало даже когда рацеловались с московской девочкой и отправили её в аэропорт. Предоставленные сами себе, с киевским коллегой отправились на такси назад в Ватерлоо, в новый отель. Роскошь огромных аппартаментов сменилась квадратной комнатушкой, одной стеной выходившей в коридор, а другой - в душ. Прогулялись по заснувшему городку и легли спать. Утром он улетел, а я остался один с сероым небом, заглядывающим в окно и круассанами на завтрак в темном кафе.
Уже не помню, как я нашёл автобус, едущий в Брюссель, но в итоге я доехал до какого-то вокзала, вынул утащенную из отеля карту и целый день пешком гулял по старому городу. Впервые посмотрел на него при свете дня, попробовал на вкус, послушал. Катался на колесе обозрения, что-то ел, фотографировал шпили соборов, заходил в терпко пахнущие шоколадные лавки. Смотрел, как двигаются фигуры в старых часах, читал цитаты из Горького на пяти языках в витрине, находил по карте забавные рисунке на стенах домов. А улиток попробовать побоялся - потом пожалел, конечно.
К вечеру вернулся в гостиницу, оставил вещи и пошёл в большой супермаркет - купить поесть и что-то для домашних. Бродил вдоль прилавков, с умным видом всматриваясь в этикетки. Пытался что-то понять. Купил по мелочи. В номере смотрел по телеку немецкого "Поп-идола", смеялся, как будто что-то понимаю. Утром улетел, напоследок вдохнув влажного бельгийского воздуха. 8 часов пытался уснуть в самолёте, думал, вспоминал, боялся расплескать. Думал, что теперь будем дружить с коллегами, с которыми пережили вместе такое приключение.
Пару недель переписывался с ними, потом как-то затухло. Через полгода уволился с шумом - потерял со всеми связь. Через 8 лет нашёл обоих в Линкедин - написал. Он ответил, она - нет. Только поговорить всё равно не о чем. Всё осталось там - в предрождественском Брюсселе с огромным лифтом, доставляющим тебя из одной части города в другую, с Дворцом правосудия в лесах, с запахом шоколада и глинтвейна, с первыми впечатлениями от открытия Большого мира. И тёплыми картинками в моей памяти.
