Мы, поэты, народ робкий (Бахыт Кенжеев)
20 ноября
С утра - обсуждение китайской политики в отношении сопредельных государств. Резюме: “Войны не будет, будет борьба за мир, причём такая, что...”. Потом - в редакцию, шеф буянит, ругается. Ну, да, грешен, не туда отдал подписанные полосы. Еще не перестроился с редактора на журика, и хз, перестроюсь ли и надо ли оно. Телефонный звонок напомнил, что сегодня вечером состоится погружение.
- Паш, у меня с собой есть, - Серебрянский держал трубку и улыбался (ну, так я себе его представил).
- Ну и я с собой возьму. До встречи! - я повесил трубку и стал прикидывать бюджет. Помню “Каргалинку” в 2005 или 2006 году, тогда всё было недорого и в меру буйно. Вряд ли что изменилось, потому что этот санаторий он “того, кого надо санаторий”, как мы решили ещё тогда и повторим эти слова на днях, думаю. Сигнал к началу затяжного погружения в алкоголь и поэзию дан.
Смеркалось (как я люблю вычёркивать это слово из чужих текстов)
Кольцо на Саина - Джанодосова, это не развязка. Это какая-то натолько тупая “завязка”, что мы дважды проехали мимо. Благо, у нас собой было. Дядя Саша с легкой завистью посматривал на нас с Дэном, а мы, прихлёбывая “Казахстанский” начинали плавно погружаться в атмосферу. Обсуждали многострадальный сборник “Проза.кз”, наконец-то готовый к верстке и корректуре. Так в разговорах и подъехали к благословенному пансионату “Каргалы”, месту “боевой славы” доброй трети присутствующих писателей.
Вечер. В фойе - писательская шатия: братие и сестрие. Немного потерянные но вдохновенные лица. Пьяненькой Ларионов подарил мне фляжку с приторным коньяком. Заняв номер 50 и организовав свой мини-бар, порешили с Юрой, что наш номер и будет “нехорошей квартиркой” в ближайшие четыре дня.
Коньяк Ларионова помог говорить не заплетаясь языком во время поздней официальной встречи. Коньяк, привезённый нами с Юрой, помог просидеть и проговорить с Казимирским до четырёх утра. С песнями как-то не очень складывалось. Решили, что надо дождаться полного погружения.
Во сне маячила передо мной прелестная вязаная шапочка Ольги Ермолаевой и почвенническая, но не без щегольства, борода Вячеслава Киктенко - напоминанием, что, хошь не хошь, а встать придется в восемь утра.
21 ноября
После завтрака успели заскочить в местный бар. “Казахстанский” по 150 тенге за 50 граммов. Черт подери, это обрадовало!
— Ты знаешь, кем он работал?
— Аха. Советником Ельцина
— Нах ему это всё нужно.
— Не знаю. Но спасибо, что делает.
Обсуждали стихи. В перекуры бегали в бар. К вечеру вошел в то особое состояние короленковского генерала Туркевича, озаряющее все литературные мероприятия:
...веселая самоуверенность составляла нормальное его состояние, так же как и постоянное опьянение.
Последнее обстоятельство составляло второй источник его благополучия, -
ему достаточно было одной рюмки, чтобы зарядиться на весь день. Объяснялось это огромным количеством выпитой уже Туркевичем водки, которая превратила его кровь в какое-то водочное сусло; генералу теперь достаточно было поддерживать это сусло на известной степени концентрации, чтоб оно играло и бурлило в нем, окрашивая для него мир в радужные краски...
Вечер. Бородат и грузен, Киктенко пришёл к нам с бутылкой горькой. Прекрасная Елена - с бутылкой грейпфрутовой, Адильхан - с пивом. Я восхищался вкусом датчан, сделавших чудную грейпфрутовую, а Киктенко говорил, что водка должна быть горькой. И пел дурным голосом. Уши слегка пострадали. спасал Одегов, спевший совершенно чудную песню на нескольких языках - вариация на тему “тұған жерім, ол қандай?”
Потом была ночь.
— Спасибо, что проводил, зайди, что на пороге стоишь. - достает из кармана куртки бутылку горькой. - По двадцать пять?
— А с удовольствием, Вячеслав Вячеславович!
— Тут у меня закуска правильная есть. Вот, смотри - настоящая!
Трогательным движением достаёт из кармана пиджака маленький кусочек ароматного серого хлеба, упакованный в полиэтилен. Хлебцем этим и занюхивали до половины четвёртого. Понял, что он настоящий. Ещё читали стихи и спрашивал он меня: “Вот скажи мне, она - робот или человек?”. Опешил от вопроса, потом понял, но попросил автору не задавать. Покачиваясь - спать.
22 ноября
В нашем “мини-баре” с утра было (кажется, даже прибавилось). Ещё сонный, добавил порцию грейпфрутовой в “сусло”. Легче стало. А вот мой вчерашний визави, похоже, сном побрезговал. Осуждающий взгляд Ольги Юрьевны парировать пришлось тем, что “не виноватая я, он сам пришёл”. Ведь и вправду, болело у человека. Так даже и хорошо, что он не один сидел в раздумьях. Оленька принесла к круглому столу с Кронгаузом (по моей просьбе) ещё бутылку "Казахстанского", чему возрадовались прозаики, а в особенности - фантасты, в рюкзаке одного из которых коньяк и хранился.
- Он у вас, конечно, “пьющый” и “гулящый”, но главное - есть. Время от времени приносите ему коньяк и тексты. Главное, чтобы не все сразу.
А про “робота” он таки спросил, заставил барышню заплакать. Но и оценил как лучшее из прочитанного. Потом неожиданно родился поэт. Почти незаметный ещё, робкий, но родился. Вечер. Мэтры уехали по ресторанам, остальные зависли в пятидесятом номере.
— Мой маленький кролик, куда ты спешишь с одним слепым глазом...
— Возьми меня замуж? А? Не, ну и чо, что мы мужики... А ладно, Жанар, вызьми ты меня замуж?
— Не, у меня любимый человек...
— Чёрт, гитара не строит ни хрена, или я уже не понимаю ничего, Роман, попробуй ты.
— Всё-таки порвалась струна... Гитару прибери в уголок, упадёт кто-нибудь.
— Опа, а вот и я!
— А что-нибудь из раннего “Калинова моста”, может?
— Бляяяя...
— Привёл. В целости и сохранности.
— Выпей пива. Да похуй, что “Хабар”, бывает.
— Не, ты посмотри на этого розового слона! А-а-а-а-а, абассака!
— Костанайские дадаисты, не, ну жесть... Как Вовк среди дадаистов живёт-то?
— И всё-таки ты воспитываешь маленьких Павлов Банниковых, посмотри, они ж тебе в рот заглядывают. И говорят как ты... Ну пишут по-другому, ладно.
— Так это главное. А вообще тут другая история, давняя. А ты просто мало читал их...
— Стоять, на хуй, куда пошёл?
— Я ж тебя люблю, дурака! Что ты делаешь с собой?
— А давай поженимся? А хуле, жёны в свидетелях будут.
— Могутин это уже в начале девяностых провернул, бессмысленный театр.
— А я Банникова больше люблю! Паша, прочитай “Кабы не ветер”, а? И Ларионова люблю ещё.
— Кабы не ветер, срывающий платья с девиц крутозадых, кабы не пятна цветные на камнях прибрежных...
— А куда все девки разбежались? А нет, Жанар тут...
— А-а-а... епта, ты меня в стену кинул, Паша.
— Ничего, стенки крепкие. Ну и голова моя тоже.
— А водка же ещё есть. Ну и вот, коньяка бутылка.
— Ёбаный же он дурак, ну что он делает, блядь... не смотрите так, дайте мне прореветься.
— Не трогайте меня пальцами, я возбуждаюсь.
— И ты говоришь, что с ним ничего не случится. Бля, я тебя не понимаю.
— Нет тут пожарной лестницы.
— Э, н-на... сюда иди. э-э-э.
— Вот я на нём сижу, и понимаю, нехорошо это как-то, неправильно, ты понимаешь?
— Я тыщу лет не блевал. Хочется, но организм уже перестроился.
— Блядь, Ваня, заебал! Поговорим на трезвую.
— Сметану будешь? У нас ещё три пачки....
Выливаю оставшуюся водку в раковину: “Спать пойдем”.
23 ноября
Выспались, кажется, не все. К обеду запасы коньяка в баре исчерпались. Далее - по обычному сценарию.
— Ванечка - чудо, конечно.
— Так что спорить, только не сравнивайте с... не надо, плохо это.
А воздух тут и вправду чист, несмотря на близость ТЭЦ. Зима, да, зима хорошая. Итоги подведём? Ну а что же не подвести.
— Печатайте Заира Асима!
— Ты пойми, театр не работает. Хотя, как хочешь.
— Нашему чёрнявому, кажется, “делают биографию”.
— Разъехались? Ну и славно, славно.
Поцелуй в щёчку от Елены Прекрасной. Бальзамом на душу. И потом немного воспоминаний а-капелла ещё с Одеговым. Какой-то 2004, что ли, утро туманное после пьянки на новоселье у Альфии, нос Березовского, очки Кашкарова... "Смуглянка" на два голоса вдоль по Абая, пирожки и диван в редакции “Аполлинария”.
Ночь. Жена и кошки.
— Как?
— Все живы. Это хорошо.
24 и 25 ноября
Выспался. Болят шишки, но голова в порядке. Плов. Хороший узбекский плов. Да и у меня с собой было.
И не только это хорошо. Рассказывать бессмысленно, нужно было просто быть в указанном месте в указанное время. Был. Слушал. Ждали цвета пшеничного. Не дождались, видимо, так надо
— Душу берегите, главное. А остальное... неважно для поэзии.
— Второй бокал лишний. Здесь только я пьющий.
— Чтобы понять Муратовского - прочитайте “Китайскую чашку”.
— Дайте я вас обниму, очень хочется.
Вечером письмо: “руки мыла в чернилах ключевою строкой. Пальцы омолодило”. Тронуло, Лена, правда, тронуло.
Хорошо.
26 ноября
Напишу про ножики. Остальное пока не идёт. И вот это ещё важно:
- Напишите Банников, пожалуйста. А Погода.. пусть останется в CV, из песни же слова не выкинешь.
После всего
Здесь нет почти ничего собственно про поэзию. Это и не надо. Поэзию нужно просто читать и понимать. И ещё - любите Бекетова. Это правильно.