— Знаешь, — Манефа выпустила струйку сизого дыма, — я тебе, может, сейчас и кощунственную мысль скажу, но мне кажется, что Денница не падший ангел…
Мефодий чуть не поперхнулся. И от удивления даже выронил сигарету за балконные перила. Греху табакокурения предавались они тайно, мучительно осознавая всю неприглядность совершаемого ими деяния. Но поделать с собой не могли ничего. Были попытки бросить: бесконечные семечки, липкие конфеты в дешевой, расползающейся бумажной обертке. Зароки и клятвы. Отлучения от причастия и епитимьи, нещадно налагаемые Савелием. Было всё. И всё возвращалось на круги своя. Вот и сейчас стояли они на утлом балкончике однокомнатной квартиры иконописцы, курили дешевые сигареты пока еще дружественной страны, и провожали взглядом трамваи, с лязгом растворявшиеся в наступающей ночи. Курили много, так как разговор велся серьезный. А серьезный разговор требовал обстоятельного перекура. Любил Мефодий такие беседы, а квартира Манефы, особенно её аленькая кухня, с шатким столом и продавленным бессчетным количеством посетителей диванчиком, являлась сосредоточием подобных бесед. К ней нескончаемым потоком шли люди, желавшие знать, во что верят. Не просто слепо бояться Бога, но любить и понимать. Шли священники. Интеллигенция, в последнее время хлынувшая в церковь. Свободомыслие являлось пропуском в этот узкий круг, а фанатизм перекрывал дорогу навсегда. Разговоры велись подчас настолько вольные, что запросто можно было быть обвиненным в ереси. А то и похуже. Но именно эта непринужденность и широта взглядов привлекала сюда людей. Мефодий вспомнил, как однажды назвал квартиру Манефы притоном. И тут же получил гневную отповедь:
— Ты, что это! Какой тебе тут притон? А ну, собирайся отсюда! Тоже мне, притон нашел! — обычно тихая женщина почти срывалась на крик. Было это в начале их дружбы.
— Да ты что, Манефа, — вынужден был он тогда оправдываться, — я от слова притекать. В смысле: притекают к тебе люди.
Конфликт тогда не без труда, но удалось погасить. Теперь он вспоминался со смехом.
— Так вот, — Манефа заметив полуулыбку на лице послушника, поняла, опять витает где-то в облаках, — что я тебе говорю, — она даже потеребила Мефодия за рукав рубашки. — Посуди сам, когда Спаситель молился в Гефсиманском саду, помнишь Моление о чаше?
— Конечно, — Мефодий еще не понимал, куда клонит собеседник, — «…да минует меня чаша сия…»
— Вот именно. С него еще пот кровавый капал. А дьявол его искушал в этот момент, дабы отказался Господь от креста. Оставил мир без искупления. Помнишь?
— Ну да…
— Так подумай сам, могло ли быть противостояние настолько сильным, если бы Христу, ипостаси Святой Троицы противостоял простой, пусть когда-то высший, ангел. Нет. Значит …
— Постой. А кто же тогда был Денница? — не понял Мефодий.
— Ну, какой ты,— Манефа даже руками всплеснула от досады на его непонятливость. — Кто может быть равен ипостаси?
— Только другая ипостась, — сказал Мефодий и тут же зажал себе рот рукой от страха за произнесенное вслух дерзкое предположение. — Так ты хочешь сказать?..
— Да, — нетерпеливо произнесла Манефа, — только другая равная ипостась. Только тогда борьба могла вызвать такие муки Спасителя, что не выдержали, лопнули капилляры, и кровь потом выступила у него на теле.
— Так, значит, была четвертая ипостась. Ипостась, которая по каким-то причинам взбунтовалась…
— Да, — не дала договорить Манефа, — только за ней могли последовать падшие ангелы, а никак не за свом собратом. Только после этого Троица стала неделимой, а ангелы лишены свободы выбора. Как сказали бы сейчас: произошла катастрофа вселенского масштаба.
— Ты представляешь, что ты сейчас говоришь? Ведь это ересь похлеще гностиков. А они анафеме были преданы еще в первые века Христианства.
— Да. Поэтому прошу, разговор этот оставь между нами. Никому. Слышишь, никому. Но ведь тогда всё логично. А подвиг Христа становиться еще сильнее. Одно дело Творцу бороться со своим созданием. Другое - с равным. И не зря Бог Отец и Дух Святой покидают Его в этот момент. Борьба должна быть честной. Понимаешь?
Долго еще стояли собеседники на балконе, пока внезапно хлынувший дождь не загнал их в квартиру. Больше в тот вечер они не обменялись друг с другом ни одним словом. Видимо, чувствовали, что уже сказанного достаточно. С избытком хватило бы в средневековье для сожжения на костре. Да и в наше время такие мысли попахивали полным отлучением от церкви. И было это один раз, когда они затронули эту тему. После, только встречаясь глазами, читали они во взглядах друг друга общую принадлежность к страшной тайне. Без слов прекрасно понимали они себя в этот момент, и только едва заметным кивком головы подтверждали обоюдную причастность к тайне.