Ложный час. Меня не покидает чувство растраты. Если в конце вы начнете мне тыкать. А вы начнете. Оговорюсь сразу. Я отказался от всего, ради слова. Моего коня пустили на мясо. В ноябре две тысячи шестого завалившись на бок, он пустил свою кровь в метровую яму, напоив корни старого грецкого ореха. Пока старики, усевшись в круг, пили чай, его ребра раскладывали по кучкам. Ветви ореха в ноябре белые как кости. Гниль листьев пахнет тленом. Разговор о событиях мелькнувшего года прерывался бдением и молитвой. Почетную порцию, делянку с большим количеством костей, забрал аксакал Болат.
Когда нужно было пожертвовать одним поколением, остаться на рассвете в поле, понять землю, мы легли на верхнюю полку транзитного поезда. Оказались вне провинции. Отторгли значение состава преступления. Карьера. Животноводство. Образование. Посевная. Независимость. Опыт труда. Оперируя терминами Гумилева, доказали обратное. Пассионарность, сегрегация, поколение. Идея в голове важнее благополучия своего, родных и даже самой жизни.
Год назад около колодца в дедовском доме провалилась земля. Полтора на полтора на полтора метра. Рухнула с хлипом, с выдохом. Сразу подумали – могильник. Стали копать. Откопали сотни глиняных осколков стенок кувшинов. Ломти круглых розеток. Такими в старину обкладывали юрты по кругу. На рисунке – в середине солнце, по краям – узор из животных: рога архаров, глаза, завитки шерсти вокруг солнечного диска похожи на облака. Вытащили один кувшин метровой высоты. Закупоренный. С прахом зерна. Во времена басмачества в южных районам, люди закапывали последнее. Доверяли земле, как себе. Прятали потроха прошлого в потайной карман будущего. Больше доверять было некому. Мы провалимся с выдохом. Ничего не найдут.
Огромная территория. Этой земле не нужны трейдеры. Если вчера мы сделали выбор на этой земле в пользу юристов и менеджеров, завтра нам потребуются могильщики. Это не я придумал. Знакомый Абзал работает на комбайне. За сезон выстроил дом. Завел семью. На второй год выкупил грейдер. По выходным в районе добычи кирпичной глины, придает насыпи форму квадрата. Мечтает? Не знаю. О чем еще мечтать. Как-то весной он снял слой глины, оголив сотню черепов. Кто? Когда? За что? Ничего неизвестно. Старики говорили, на этом месте были массовые расстрелы. Мадик, друг детства, сын директора семейного кирпичного завода, он верил, ломкий кирпич – ломок из-за пустого места внутри; кости выгорают, оставляя провалы и ломкость. Многие дома хранят останки в себе.
Через пару недель зелень пополнит баланс очередного сезона. О чем мы думаем? Сэкономить. Выделить недельку. Слетать в Тайланд. Нам обидно. Жайлау застраивают. При этом мы прячем старые фотографии. Если вообще их имеем. Рассуждаем об экономике производства. Глупостью не занимаемся. Мы уснули в ложный час. Брезгуем лаем. Мечтаем поменять правителя. Боимся его смерти больше всего на свете. Что нам надо? Лично мне? Я без царя в голове, без хана в роду. Во сне я часто летаю на пакете. Рисунок изображает какую-то старую попсовую группу. В девяностых с таким было модно ходить в школу. Летаю обычно в районе Цирка. Ветер резко меняет направление и это позволяет подняться над землей довольно высоко. Чтобы спуститься, я, всего лишь, чуть-чуть наклоняю пакет. Выливаю из него лишний воздух. И ноги мои касаются земли.