Писателя называли «выдающимся явлением», но он так и не дожил до издания своих книг
О нем забыли на полвека, чтобы открыть заново и поразиться — в ХХ веке потерялся гений, которого можно сравнить с Михаилом Булгаковым и Андреем Платоновым. Максим Горький считал, что его рассказы способны «вывихнуть мозги», а Борис Пастернак советовался с ним при переводе Шекспира. При жизни его считали классиком, но он умер, так и не издав ни одной книги.
Подготовка к гениальности
О ранних годах жизни писателя известно не так много. В небольшой автобиографии Сигизмунд Доминикович Кржижановский скупо отмеряет факты о себе: родился в окрестностях Киева в начале 1887 года, окончил 4-ю Киевскую гимназию, а потом и юридический факультет Киевского университета. Дважды бывал в Европе. Вот и все.
Но есть две истории, которые рисуют портрет молодого Кржижановского. В пятом классе Киевской гимназии он стал одержим «Критикой чистого разума» Иммануила Канта. Сидя в постели с шоколадкой в руках, Сигизмунд дал себе слово не есть шоколад и не гасить свет, пока не решит для себя вопрос о субъективном и объективном. Единственным спасением от философского наваждения стал Шекспир, книга пьес которого появилась в домашней библиотеке. Сила шекспировских образов уберегла гимназиста от сомнений в реальности.
Вторая история случилась в 1918 году, когда Кржижановский служил в Красной армии. Во время вечернего обхода его застал революционер и писатель Сергей Мстиславский, который был комиссаром армии в Киеве. Вместо того чтобы стоять на часах, Кржижановский расхаживал взад-вперед, отложив винтовку. И декламировал на латыни Вергилия. Вместо выговора Мстиславский решил познакомиться со столь образованным солдатом. Это знакомство переросло в дружбу, которая продлилась больше двух десятилетий.
В 1919 году в журнале «Зори» появился рассказ Кржижановского «Якоби и „Якобы“». В нем философ Фридрих Якоби спорил с написанным им же словом — удивительно сильный дебют, который остался незамеченным. Но важным для писателя был сам жест: он решил для себя спор между Кантом и Шекспиром, сделав выбор в пользу литературы. В следующем году он познакомился со своей музой и возлюбленной, актрисой Анной Бовшек. Спустя годы Анна Гавриловна назовет день их знакомства одним из лучших в своей жизни.
К этому времени Кржижановский уже был популярным в Киеве лектором. Он выступал в театре и консерваториях со вступительными словами. Его эрудиция и память удивляли даже хорошо образованных людей. На лекциях он не пользовался конспектами и мог целыми страницами цитировать сложные трактаты по памяти. Или декламировать «Божественную комедию» в оригинале и на ходу переводить.
Сигизмунд Кржижановский в Италии, 1912 год / kino-teatr.ru
Вадим Перельмутер, исследователь и издатель творчества Кржижановского, предполагает, что за скупыми строками автобиографии скрыты неисчислимые часы чтения, размышлений и умственных тренировок. Писатель умолчал, например, как во время европейских поездок познакомился с большей частью актуальной философии и науки. Сознательная и целенаправленная работа над собой сделала Кржижановского тем, кто через пару лет покорил всю литературную Москву.
«Выдающееся явление нашей современности»
В марте 1922 года Кржижановский сошел с поезда в Москве. Его любимая Анна приехала сюда же чуть раньше. В боковом кармане пиджака у писателя лежали три рекомендательных письма. Два из них, в том числе письмо философу Николаю Бердяеву, ничем ему не помогут. А третье попадет к адресату, Людмиле Северцовой. И окажется самым полезным.
Северцова была одним из ангелов-хранителей в жизни писателя. В ее доме он будет слушать доклады таких ученых, как Вернадский, Зелинский и Ольденбург, узнает о расщеплении атома. В одержимой квартирным вопросом Москве Северцова найдет для него комнату, будущую главную героиню рассказа «Квадратурин». О ее размерах и комфорте можно судить по цитате из письма: «Сегодня я открыл новый способ удачно вытягивать, сидя у моего стола, ноги: открытие это для меня чрезвычайно важно».
Пусть Сигизмунд и Анна продолжали встречаться, но жили раздельно. Для Кржижановского было важно иметь личное пространство, и он считал, что быт убивает чувства. Поэтому же они не женились: брак означал, что им пришлось бы тесниться в одной комнате. Бовшек с пониманием относилась к этому и не настаивала на общем жилье вплоть до последних лет жизни писателя, с таким же пониманием она относилась и к сдержанности своего возлюбленного. В качестве признания в любви Кржижановский однажды подарил ей словарь английского языка. На титульном листе была надпись «См. стр. 262, 272». Открыв словарь на нужных страницах, она увидела подчеркнутые слова «darling» и «love».
Постепенно Кржижановский вливался в литературные круги, читал рассказы в Камерном театре и в доме Иоанны Брюсовой. Среди его слушателей были Андрей Белый, Юрий Олеша, Всеволод Вишневский и Максимилиан Волошин. Михаил Булгаков в своем «Театральном романе» описал Кржижановского как молодого литератора, который «с недосягаемой ловкостью писал рассказы». Поэт и переводчик Абрам Арго вспоминал, что двоюродный брат пригласил его на чтения Кржижановского вопросом «Хочешь познакомиться с выдающимся явлением нашей современности?». Для московской интеллигенции стало модным развлечением «сходить на Кржижановского».
Но встреча писателя с широкой публикой никак не происходила. Рассказы печатали неохотно, а чаще отказывали. Сигизмунд и Анна постоянно жили на грани бедности. Помог актер и театральный режиссер Александр Таиров, который предложил поставить спектакль по роману Честертона «Человек, который был Четвергом». На плечи Кржижановского легла инсценировка. Он искренне любил книгу, но даже любовь не смогла сдержать фантазию писателя. И на афише спектакля писали даже не «по мотивам», а «по схеме Честертона». В любом случае успех был впечатляющим — пьесу сыграли больше пятидесяти раз.
Вдохновленный успехом Кржижановский обрел некоторую уверенность в себе и продолжил отправлять рукописи. В издательство «Денница» отдал сборник новелл «Сказки для вундеркиндов», но оно вскоре закрылось. Очерки о столице под заголовком «Штемпель: Москва» были опубликованы в номере журнала «Россия» рядом с «Белой гвардией» Булгакова.
Впечатленный успехом редактор попросил прислать что-то еще и получил повесть «Автобиография трупа». Ее публикация откладывалась из месяца в месяц, а потом журнал был вынужден сократиться наполовину и для повести не осталось места. Знакомый Кржижановскому редактор ушел с поста, а с новым отношения не складывались, о чем писатель с горестью и признавался Бовшек:
«Может быть, это последняя литературная калитка, но я захлопну и ее: потому что или так, как я хочу, или никак. Пусть я стареющий, немного даже смешной дурак, но моя глупость такая моя, что я ее и стыжусь, и люблю, как мать своего ребенка-уродца. И ну ее к ляду, всю эту „литературу“».
Редакторы журналов и издательств требовали от него соответствовать нормам советской литературы: давать четкую классовую позицию героям, говорить о проблемах пролетариата и главное — писать проще, понятнее. Он отказывался идти на поводу у требований редакторов, и материальное положение пары становилось все печальнее.
К личным неудачам добавился экономический кризис, а потом и чистка партийных рядов. Спасение пришло благодаря Вергилию. Мстиславский, который и без того помогал Кржижановскому еще с киевских времен, позвал его на работу в Большую советскую энциклопедию. И вскоре Сигизмунд стал контрольным редактором отдела литературы, искусства и языков. Это было относительно спокойное место для работы, но в это же время неудачи с изданием прозы стали систематическими.
Литературные «невезятины»
1920-е и начало 1930-х годов — время творческого расцвета Кржижановского. В это время были написаны тексты, которые стали его лучшими произведениями: повести «Клуб убийц Букв», «Возвращение Мюнхгаузена» и «Воспоминания о будущем», новеллы «Квадратурин», «Собиратель щелей» и многие другие. Но в это же время его рукописи одна за другой возвращались обратно. Иногда сопровождаемые смущенной улыбкой и заверениями, что вся редакция в восторге, но «не подходит». Или же просто с большим штампом «Не печатать». На это Кржижановский отвечал: «Источник моих всегдашних горестей — литературная невезятина».
Анна Бовшек вспоминает, что стремление Кржижановского к публикации не вопрос тщеславия. Он был уверен, что нужен читателям, а ему нужны они — чтобы поправить его в ошибках, помочь в исканиях. Ради той самой встречи с читателем он был готов на многое, кроме предательства себя. Но встретиться никак не получалось, и в записных книжках он поставил диагноз современной литературе: «В поезде нашей литературы ни одного вагона для некурящих… фимиам».
Примером такой невстречи может быть история повести «Возвращение Мюнхгаузена». Первоначально это был сценарий для кинофильма, который отклонили. Сценарий превратился в пьесу, ставшей повестью о том, как разменявший третью сотню лет барон Мюнхгаузен посещает СССР. Писатель рассчитывал, что с помощью большого текста откроет для читателя и свои новеллы. И люди его круга считали, что необходима полноценная книга, которая покажет ее автора во всей красе. Все тот же Мстиславский передал повесть на рецензию в издательство «Земля и фабрика».
Кржижановский с волнением и надеждой говорил об этой попытке. Он не питал надежд на быструю и гладкую публикацию. Был готов, что книгу издадут с обширным предисловием, которое будет ругать книгу вдоль и поперек. Внутренняя рецензия для издательства гласила: «Широкому читателю повесть Кржижановского не без основания покажется чересчур запутанной и малопонятной. Это — повесть для немногих». Что звучит мягко и снисходительно, если посмотреть на комментарий к этой рецензии от другого сотрудника издательства: «Замысел явно не удался автору. Пытаясь иронически отнестись к обывательской клевете на СССР, он сам впал в этот тон. Всего лучше воздержаться от издания».
Равнодушие и отказы постепенно душили писателя. Те крупные вещи, которые он задумывал, но не успел закончить до 1930 года, так и остались незавершенными — дыхания хватало только на короткую прозу. Спустя десять лет после переезда в Москву у Кржижановского накопились десятки рассказов и новелл, а литературная жизнь все еще была неустроенной. С горькой иронией он говорил, что «известен своей неизвестностью».
Но благодаря тому, что Кржижановский оставался в тени, он избежал серьезных проблем. Ему не пришлось эмигрировать, как Замятину. Он не закончил свою жизнь на расстрельном полигоне, как Пильняк, хотя трижды его арест казался неизбежным и ему пришлось прятать рукописи. Смешная и грустная история была связана с одним из его рассказов, который считался утраченным. Только в 2012 году он поступил в архив писателя, поскольку его нашли среди материалов дела поэта Николая Клюева, который был арестован в 1934-м. Через три года поэта расстреляют. Скорее всего, только неизвестность спасла Кржижановского от повторения этой судьбы.
Когда у самого автора перестало хватать сил и надежд на хлопоты с издательствами, на помощь пришли друзья. В 1932-м писатель Евгений Ланн отважился на решительную атаку и передал несколько текстов Кржижановского Максиму Горькому. К тому времени автор «Клима Самгина» был небожителем советской литературы, а его поддержка гарантировала успех. Но Горький прошелся по присланным рассказам с нескрываемым раздражением. Упрекал в празднословии и отсталости от героической современности.
«Сочинения гр. Кржижановского едва ли найдут издателя. А если и найдут такового, то, всеконечно, вывихнут некоторые молодые мозги, а сие последнее — нужно ли?»
Рецензия Горького так громко захлопнула для писателя дверь в литературу, что даже в 1980-х годах издатели по-прежнему сторонились его книг. Последнюю серьезную попытку публикации при жизни писателя помог сделать писатель Евгений Лундберг. Он отдал в издательство «Советский писатель» сборник рассказов, который потом будет назван «Неукушенный локоть». Книгу приняли к печати и даже отправили в набор. Но в этот раз помешала не инертность советской системы, цензура или увольнение редактора. Помешала война. В июне 1941-го рушились планы всей страны.
Между Кантом и Шекспиром
Что так отталкивало советских издателей от прозы Кржижановского? В ней не было ничего антисоветского или крамольного. Но проблема была в том, что и советскими его тексты тоже не были. Новеллы Сигизмунда Кржижановского — совсем из другого измерения и из другого времени. В записных книжках писатель сам четко определял логику своих фантастических произведений:
«Вначале берут в долг у реальности, просят у нее позволения на фантазм, отклонение от действительности, а в дальнейшем погашают долг перед кредитором-природою сугубо реалистическим следованием фактов и точнейшей логикой выводов».
Тот спор между Кантом и Шекспиром не был решен окончательно, Кржижановский просто сделал его материалом для новелл. Любимым жанром для него были «приключения мысли». Поэтому и писал чаще всего новеллы: эксперимент над мыслью с очень плотным текстом. Для смысловой насыщенности он звал на помощь науку. Теория относительности Эйнштейна и открытия в физике элементарных частиц — это фон для новеллы «Странствующее „Странно“».
Основы сюжетов Кржижановский брал из обыденности, а не высокого полета ума. Например, одна из линий повести «Клуб убийц Букв» — антиутопия об обществе, использующем биороботов. Они направляются единой волей, не знают сомнений. Чем не образ трудовых армий, воспетых советской пропагандой? Или новелла «Желтый уголь», которая была написана по мотивам экономического кризиса 1930-х годов. Она рассказывает о том, как главным источником энергии стала ненависть, заменив уголь, нефть и электричество. Философия была нужна Кржижановскому для того, чтобы увидеть в обыденном парадокс и вывернуть его наизнанку. Как он сам замечал в записных книжках: «Меня интересует не арифметика, но алгебра жизни».
Также Кржижановский умело тасовал жанры. Среди его рассказов есть фантастика и психологическая драма, как новелла «В зрачке», напоминающая сценарии Чарли Кауфмана. Есть авантюрные приключения и сатира в духе Свифта и Пелевина, как «Возвращение Мюнхгаузена». Или «Итанесиэс» — ловкое жонглирование культурным и литературным багажом в духе Борхеса. А новеллы «Квадратурин» и «Тринадцатая категория рассудка» заставляют вспомнить Франца Кафку. При этом Кржижановского нельзя назвать «русским Борхесом» или «русским Кафкой». Он похож на многих, но таких как он — нет.
Неудивительно, что он не прижился в советских издательствах. Рассказы из другого мира и другого времени, слишком умные и никак не умещающиеся в рамки пролеткульта. В одном из передовых журналов после очередного отказа в публикации Кржижановскому бросили фразу, которая максимально точно описывала отсутствие шансов на публикацию: «Поймите, ваша культура для нас оскорбительна!»
Гулливер среди лилипутов
Кржижановский много работал, чтобы хоть как-то устроиться в советской системе. И чаще всего его ждали неудачи. Работа в БСЭ стала омрачаться, когда главный редактор временно передал должность типичному советскому функционеру. Череда придирок закончилась заявлением на увольнение: «Считая опыт по превращению меня из человека в чиновника в общем неудавшимся, прошу от должности контрольного редактора меня освободить».
В 1930 году Кржижановскому заказали сценарий для фильма «Праздник святого Йоргена». Писателя достали придирками и требованиями переписать все заново, а потом не указали в титрах как автора сценария. Что-то похожее произошло и в 1935-м, когда режиссер Александр Птушко попросил писателя о помощи со сценарием для первого в мире полнометражного мультипликационного фильма «Новый Гулливер».
Кадр из фильма «Новый Гулливер». Режиссер Александр Птушко, 1935 год / www.kinopoisk.ru
У Кржижановского был опыт работы с анимацией, он писал сценарии мультипликационных рекламных роликов. Оригинальные и свежие идеи писателя отклонили, пришлось исправлять первоначальный сценарий. С раздражением писатель отметил, что «за тему о Гулливере не следовало браться лилипутам». В итоге его оттеснили более предприимчивые и сговорчивые авторы.
Друзья Кржижановского не оставляли попыток помочь ему утвердиться в качестве писателя и дать возможность жить не впроголодь. Ни лекции, ни работа в издательстве «В бой за технику», ни случайные заказы сценариев рекламы или инсценировок не позволяли жить без постоянного страха голода. Нужна была яркая и заметная работа, которая привела бы к цепной реакции постоянных заказов. Так ему предложили написать вступительный очерк к первому тому собрания сочинений Шекспира.
Кржижановский с энтузиазмом взялся за Шекспира — сам того не заметив, он превратился в шекспироведа. По мнению Александра Аникста, одного из самых известных литературоведов, случай Кржижановского удивителен. Почти никому за два-три года не удавалось стать одним из самых интересных исследователей Шекспира. Даже Борис Пастернак во время работы над своими переводами консультировался у Кржижановского.
В 1937-м Кржижановский и Таиров взялись за амбициозную задачу — поставить «Евгения Онегина». Им пришлось сражаться с тенью оперы Чайковского, которая уже полстолетия не сходила со сцены и навязывала свое видение. С большим трудом они уговаривали Сергея Прокофьева взяться за написание музыки. Он отказывался работать над «Евгением Онегиным» после великого предшественника.
В назначенный день чтения пьесы он с недовольным видом сел в дальнем углу кабинета режиссера. И слушал текст, глядя себе под ноги. По воспоминаниям Анны Бовшек, читавшие пьесу актеры заметили, как по ходу чтения Прокофьев оживал. А потом, сам того не замечая, вместе с креслом начал двигаться по диагонали прямо на Кржижановского. К концу чтения он уже спорил с автором инсценировки и режиссером, а перед уходом дал согласие стать композитором постановки.
Но и эту попытку ждала неудача. Внезапно весь театр оказался под угрозой, когда Молотов разгромил другую готовящуюся пьесу «Богатыри» за «умаление русского духа и патриотизма». Пусть это удалось сгладить быстрой постановкой «Детей солнца» Горького, страх в труппе держался еще долго. О возвращении к работе над «Евгением Онегиным» не могло быть и речи.
Человек из небытия
«Что это за явление?» — такой вопрос задал Александр Фадеев, председатель Союза писателей СССР, на обсуждении принятия Кржижановского в Союз. Большинство членов ничего не знали о нем. А другие — в меньшинстве — единодушно утверждали, что это «европейский писатель, который составит честь и славу советской литературы». Сигизмунд Доминикович стал членом Союза в 1939 году. Но это никак не изменило его положение на карте литературы.
Прием в Союз писателей — очередной ход друзей, которые хотели помочь. Самому себе Кржижановский к тому времени уже почти не помогал, замкнулся и сторонился других писателей. Чувствовал себя неудачником, проигравшим игроком и стыдился этого. А с 1941-го присоединился к описанному им же «клубу убийц Букв» и перестал писать прозу. По записным книжкам видно, что писатель сложил оружие и депрессия поглотила его целиком: «О жизни думать уже поздно, пора обдумывать свою гибель», «Жизнь допета и допита», «Надо сдать свою жизнь, как часовой сдает свой пост».
Сигизмунд Кржижановский в 1946 году. Последнее фото с пенсионного удостоверения / М.: Б.С.Г.-Пресс; СПб.: Симпозиум
В дни войны он сделал последний рывок: писал очерки о Москве военного времени, пьесы, либретто и песни на военные темы. Но с окончанием войны погасла и эта искра. Иногда он занимался переводами с польского и за гроши, без былого азарта, читал лекции по литературе в клубах на окраине Москвы.
Даже в это время он продолжал придумывать новые истории, которые он уже не напишет. И за рюмкой водки он пересказывал эти задумки некоторым молодым писателям, приходившим к нему домой. Дозы алкоголя стали не просто постоянными, но и увеличивались с каждым разом. Кржижановский не мог не пить, хотя у него уже развивались гипертония и анемия.
Анна Бовшек боялась оставлять его одного в арбатской комнате и уговорила перебраться к ней. На нового жильца ополчились соседи, поскольку Сигизмунд и Анна так и не узаконили отношения. Каждый вечер к ним приходил участковый, вызванный соседями. Грозил штрафом, читал выговор и выпивал рюмку водки, которую ему наливала Бовшек, а на следующий день возвращался опять. В итоге пара решила, что спокойнее просто сходить в ЗАГС.
1 мая 1950 года Анна читала, устроившись на диване, а Сигизмунд сидел рядом и просматривал журналы. Оторвавшись от книги, она увидела лицо писателя — бледное, застывшее и испуганное. Он бормотал: «Не понимаю… ничего не могу прочесть… черный ворон… черный ворон». Это был приступ — отказал участок мозга, ответственный за распознавание знаков. Великий писатель забыл алфавит. Не помогли поездки в санаторий и попытки выучиться заново. В октябре случился инсульт.
За несколько дней до смерти писателя Анна Бовшек впервые в жизни увидела, как Кржижановский плачет. Это случилось, когда его пришла навестить женщина-врач. Состояние писателя было таким, что он с трудом мог собраться с мыслями и закончить фразу. Зная о профессии пациента, женщина спросила, любит ли он Пушкина. И Кржижановский смог только выдавить из себя: «Я… Пушкина…» — и слезы потекли по его щекам. 28 декабря Сигизмунда Кржижановского не стало.
Святая Анна
В жизни Сигизмунда Кржижановского было много людей, которые были его ангелами-хранителями. Но главным ангелом была Анна Бовшек, благодаря которой мы теперь можем прочитать книги писателя. В свое время она работала со Станиславским и Вахтанговым, а потом стала наставницей для нескольких поколений актеров. Переводчица Наталья Семпер в воспоминаниях с восторгом называла ее Saint Anna (святая Анна).
Она была главной хранительницей архива Кржижановского. И почти сразу же после смерти писателя Бовшек начала работу над ним. Не только систематизировала рукописи, но и вычитала и выправила тексты, подготовила хронологию и полную библиографию написанного. Кроме того, составила литературоведческие наброски для будущих исследователей. И написала воспоминания о Кржижановском «Глазами друга», которые стали главным свидетельством жизни писателя.
В 1957 году ей удалось добиться создания комиссии по наследию Кржижановского. В нее вошли писатель Евгений Ланн, литературовед Александр Аникст и философ Валентин Асмус. Они подготовили два тома избранных произведений, без опасных и двусмысленных текстов. Но издать опять не удалось. Рецензенты издательств уже выучили слово «кафкианский», которым клеймили рассказы, написанные до публикации текстов Кафки.
Бовшек удалось передать подготовленный архив писателя в Центральный государственный архив литературы и искусства. Но некоторые произведения, которые советская власть могла счесть крамольными, она забрала с собой, когда вернулась в Одессу в 1967-м. В этом архиве Кржижановского прочитали знаменитый литературовед Михаил Гаспаров и филолог Владимир Топоров. И на его основе будет составлено собрание сочинений. Но Бовшек не застала ни его, ни первой изданной книги Кржижановского. Она умерла в Одессе осенью 1971 года.
Анна Бовшек / М.: Б.С.Г.-Пресс; СПб.: Симпозиум
За 50 лет до этого, в один из весенних вечеров 1920 года Анна Бовшек только что исполнила перед публикой «Двенадцать» Блока. Под гул аплодисментов к ней подвели высокого, худого и слегка сутулящегося человека с бледным нервным лицом и представили: «Сигизмунд Доминикович Кржижановский хочет поблагодарить вас». Прошло совсем немного времени, и Кржижановский получил письмо с пылким признанием в любви.
«Я не умею воевать с жизнью и бороться за счастье, но, видит Бог, я умею любить, и я люблю Вас… Что хотите, то и думайте. Если я этим огорчаю Вас, простите, если Вам радостно, то не бойтесь ни меня, ни жизни…»
Биография Сигизмунда Кржижановского и судьба его наследия прямо указывают на то, что Анна Бовшек отлично умела воевать с жизнью. И боролась за свое счастье и счастье того, кому объяснялась в любви. Она не дожила 18 лет до выхода первой книги своего мужа. Эта книга появилась в 1989 году и называлась «Воспоминания о будущем».