Его звали то ли Ерден, то ли Еркен, никто из соседей точно не знал его настоящего имени. Все ограничивались уважительно - универсальным – Ереке.
Старик, вернее – крепенький мужичок в годах, все еще энергичный и необычайно, порывисто живой для своего 70-летнего возраста, из тех, в ком годы словно законсервированы и возраст совершенно не чувствуется.
Ереке никогда не распространялся о своей профессии. Никто не знал, чем он раньше занимался и заработал на хлеб с маслом и икрой. Соседям только оставалось догадываться о роде его занятий Хотя в округе все были на виду: этот отставной полковник, тот бывший бухгалтер, а рядом - то ли прораб, то ли инженер на пенсии. Все так или иначе были по соседски осведомлены друг о друге, и особых секретов в этом, почти на 80% пенсионерском пригороде не было.
Но Ереке был очень скрытным даже на фоне всеобщей, межсоседской транспарентности. Он ходил в гости, но редко приглашал к себе. А просто так зайти к нему было вообще трудно. Дверь всегда была закрыта наглухо, а нажимать на домофон без надобности никто из соседей не осмеливался. Да и смысла в этом не видели.
Да и в целом, наглядная, но в то же время отстраненная респектабельность самого домовладения, и большого, по журнальному отландшафтированного дворика, а также целого штата обслуживающего персонала в лице садовников, экономки и личного водителя на большом, дорогом внедорожнике, создавала незримый барьер между более простыми соседями, и не позволяла последним панибратствовать с хозяином дома.
Урывками было известно, что у него двое детей, старший – влиятельный чиновник. Младший – бизнесмен.
Ереке жил спокойной, неторопливой жизнью обеспеченного пенсионера. Не лез никуда, и к нему не лезли. И таким образом установилась негласная, но обывательская дистанция соседского обихода.
Как то летом, рядом с продуктовым магазином, недалеко от дома Ереке, раскинул свою палатку с арбузами и дынями мальчишка, торговец. Торговля шла бойко у этого, не по годам шустрого, сорванца. Он умело вскидывал плод, цокал языком, рассыпался в комплиментах покупателям, не забывая хвалить свой товар, и ловко всучивал ягоды клиентам. Копчено-черный от безжалостного южного солнца, с белыми пятнами пигмента на лице, контрастирующий с грубым обветренным загаром, грязный, непричесанный, уличный оборванец, которому детский хлеб достается в нужде и тяготах.
Никто не обратил бы внимания на этого мальчишку, если бы соседи не стали замечать, что почти каждый день с ним стоит убеленный сединами – Ереке. И не просто стоит, а и торгует, и даже заменяет порой. Все подумали, что торговец скорей всего его родственник, хотя все равно это было так необычно и противоречиво для аристократичного Ереке.
Ереке, не ограничившись ежедневным стоянием с мальчиком, начал приглашать его на обед, а то и приносить ему что нибудь вкусное – съестное, и даже баловал мальчишку небольшими суммами. Нет, мальчик не был его родственником, он сам то его узнал недавно. Но они как то быстро подружились и стали почти, что закадычными друзьями.
Ереке увидел в мальчике себя, того самого маленького, 12 летнего послевоенного оборванца, который тоже, как и этот торговец, был самим старшим в семье, и рано стал работать, торгуя арбузами на базаре. Ереке был самим старшим в семье, кому то нужно было кормить маленьких братьев и сестер, а зарплаты матери - технички не хватало на пропитание. Отца у Ереке, как и у этого торговца – не было: у мальчика отец спился и ушел из семьи А у Ереке отец не вернулся с войны, что впрочем было характерным и распространенным явлением того времени.
У Ереке были свои внуки такого же примерно возраста. Но они были словно чужие, неродные. Им даже не о чем было поговорить, кроме как «здравствуй» и «айналайын». Да и говорили они на разных языках: дети на современном, утяжеленном, гаджетном лексиконе. А Ереке на своем, вроде бы родном, но в то же время чужом для этого времени языке.
Ереке не понимал ни мыслей внуков, ни их желаний, ни их поведения. А вот в торговце ему было все знакомо и близко: и южный говорок, и крестьянская рачительность, и даже не по годам хозяйственная мудрость и ответственность.
Сначала семья сквозь пальцы смотрела на чудачество Ереке, не мешая ему. Но в какой то момент супруге начало надоедать присутствие этого мальчика за их обеденным столом. Это так диссонировало с ее почти музейным порядком и устоявшейся стерильной чистотой в доме, что стало поводом для многих скандалов и ссор. Но тем не менее, Ереке пошел вопреки желанию семьи и не переставал дружить с торговцем. Пропадая, как и прежде, целыми днями за прилавком, он даже стал подумывал усыновить мальчика, чем поспешил поделиться с супругой. Благо старший сын с капризной невесткой недавно отделились. А в доме не было детей, столь нужных пожилым парам.
В один прекрасный день, развал с арбузами исчез вместе торговцем: старший сын Ереке подсуетился убрать с глаз долой этого возмутителя семейного спокойствия.
Ереке долго пытался найти мальчика. Но отчаявшись от бесполезных поисков, впал в депрессию. Он перестал разговаривать с женой, с детьми. И даже родные внуки ему стали противны. А в доме, который он с такой любовью довел до совершенства, ему просто стало невыносимо находиться. И он, собрав небольшую сумку с вещами, ушел в ближайший дом престарелых.
…..Его просили дети, внуки, невестка. Даже из аула приехал родной брат, чтобы устыдить его в таком неблаговидном поступке и просил его вернуться домой. Все было бесполезно.
Только через месяц Ереке разрешил себя уговорить и вернулся в лоно семьи. Но это был другой человек, постаревший, потухший, вялый, дряхлый, еле волочащий ноги, старик. Соседи говорили, что он просто впал в старческий маразм. А кто - то говорил, что он обиделся на семью, которой он дал свою молодость и силы, но не принявшей его маленькой блажи.
Ереке продолжил жить своей неторопливой, пенсионерской жизнью. Но уже все меньше показывался на улице.