Алма агаш, угловатое, несуразное деревце с тонким станом и удивительно большими плодами для такой маленькой кроны, одиноко стояла на самой окраине яблочной рощи, возле речки. За непроходимыми зарослями черной ежевики.
Яблони были не самые вкусные: великоватые, кислые до железной оскомины во рту.
Да, весной дерево распрямляло свое сгорбленное и скрученное от долгой тяжести зимней наледи, тело. Но чтобы насладиться спелостью плодов, нужно было ждать осени.
Намного вкусней были более ранние сорта, в центре сада.
Тот же белый налив. Он быстрей поспевал, но также быстро портился. Это яблоко – минутка, как называл местный садовник данный сорт. Действительно, налив не любил долго жить, предпочитая раннюю жизнь долгому поспеванию.
Каждому деревцу мы давали свои, отличительные названия. Огромная яблоня у входа – Дуб. Дерево со сломанными ветками – Хромой.
А кущистая заросль сорта «Заря Алатау» - буфетчица. У ней были пожалуй самые терпкие, ароматно -сладкие плоды.
Но за апортом, что на окраине, прикрепилось более ласковое, более дружеское название «Алмушка».
Несмотря на свой неказистый вид, она была для нас живой, теплой, и даже отзывчивой. Алмушка заботливо защищала нас от зноя, от дождя, щедро делясь своими дарами. Плоды Алмушки были жестковаты, незрелы, кислы, что мы морщились и кривились, но все равно грызли зеленые яблоки.
Почему то именно Алмушка стала центром наших встреч. Местом наших размышлений неторопливых бесед под тенистой сенью благоухающих душистых яблок.
Не так часто удавалось дойти до нее, порой было некогда. Да и подниматься до Аль Фараби в сады Горного Гиганта было не так легко.
Но если мы приходили, Алмушка ждала нас, чтобы отвлечь от школьных будней, от городской суеты, и хоть немного побыть в расслабленной неге.
Нас встречал убеленный сединами старый садовник Муса
- Каждое дерево имеет свой характер, - иногда говорил он, - Иной смотришь, и неказист, и несуразен. Но служит долго, и нрав хороший. А есть те, кто только напоказ. Но суть гнилая, как и плоды
- А Алмушка?
- Она душевная. Хорошее деревцо. У ней своя энергия. А плоды ее, как и деревцо, тоже все со своими характерами. Что то упадет, так и не дозрев, и так сгинет. А что то станет кормом для птиц. А некоторые высохнут прямо на ветках. И только самые удачливые созреют, чтобы стать едой для нас, для людей. Но мы люди не ценим это. Мы глупей плодов, имеющих свое предназначение.
- Я с вами согласна, дядя Муса, - отвечала моя подруга и спутница в походах в рощу, Алма. Высокая и тонкая девушка 16 лет, - Люди ведь стали другими. Более материальными. В них пропало желание любить ради любви. Любят ради выгоды, ради интересов.
- Люди всегда были такими. Только одежда и дома меняются. Люди не меняются, доченька,- отвечал, умудренный жизнью, Муса.
- Животное начало не дало возможности укрепиться их чувствам. И это тоже своеобразное качество толстовца, непротивление злу, отказ от низменных чувств в угоду возвышенным. Ведь что такое любовь в нашем понимании? Это страсть, это эгоизм, это мещанство. А предназначение любви намного выше, чем простая обывательщина. Любить все человечество просто так, ради осознания великого благо- это то, к чему мы должны стремиться, - возбужденно почти что вскрикнула в воздух свои мысли Алма.
О, она не умела расслабляться, постоянная занятость – это ее стиль жизни. Всегда активная, порывистая, она часто попадала в курьезные случаи в силу нескладности ее тощей, быстро выросшей из детского тела – фигуры.
Алма как то неожиданно взяла шефство надо мной, еще с тех времен, когда я был пионером, а она - нашей пионервожатой.
Ей нравилось возиться со мной, менторничать, учить добру в ее понимании.
Я спорил, наши взгляды часто расходились.
Но постольку она была фанатом своего мнения, я быстро сдавался.
Я помогал ей в ее тимуровских подвигах в виде помощи ветеранам и пенсионерам. Мы носили еду, помогали убираться, читали им газеты.
Но мне быстро надоедало быть добрым, и время от времени я сбегал. И избегалее. Другая девушка может быть и обиделась бы, но только не Алма.
Ее выкидываешь в дверь, она лезет в окно.
Такая была она, комсомолка, взявшая шефство надо мной, 14 летним подростком.
Странно, что она вообще взяла шефство надо мной. Казалось бы, я не такой и проблемный подросток: не курю, не хулиганю, занимаюсь спортом. И да, иногда помогаю бабулькам перейти дорогу.
Нас связывало другое, формирующее нашу дружбу.
Но все бы ничего, если бы Алма действительно умела отдыхать.
Она приносила большие тома классиков, слишком взрослых, слишком серьезно неуместных для майского вечера, и сосредоточенно читала, не замечая ничего вокруг. Время от времени она что то восклицала, вскрикивала, удивленная очередным афоризмом писателя, тем самым пугая меня и птичек вокруг.
- Все дело в узком понимании предназначения человека. Средний человек замыкается в своем футляре, ему неинтересно общество. И единственная его услада - быть как все, серым, неприметным, незначимым. Стараясь не выделяться из толпы, они проживают жизнь.
- О чем ты?
- О зле, к которому приносит чувственность.
- Какое зло оно приносит? И вообще, что такое чувственность в твоем понимании?
- Это когда человек сакрализирует свое низменные ощущения, забывая о более высоких чувствах. Сочувствие. Сочувствие к людям возвышает человека. Состраданием мы очищаемся. Сострадание делает мир сердобольней, злые сердца становятся мягкими. Это нужно не для них, это нужно для нас.
Я не понимал и половину того, что она говорила. Непонятная инопланетянка, человек с другой планеты, с другим мышлением и мыслями, случайно оказавшаяся на этой залитой солнцем лужайке Земли.
Все ее туловище, тонкое, прозрачное, нескладно длинное, быстро выросшее из детского тела в угловатую подростковую фигуру нескладеныша, символизировало ее внетелесность.
Шестнадцать лет? Да что говорить, мои ровесницы, девушки 14 лет расцветали всеми соками уверенной девичьей красоты.
Но Алма была ребенком. Как по характеру, так и по строению. Ее не интересовали внимание ровесников, ее не интересовали эти детские и глупые, как она выражалась, шалости.
Мне тоже хотелось уйти заниматься глупостями с более земными, с более чувственными сверстницами.
Но трудно было отказать Алме, трудно было бросить ее одну, нелюдимую, необщительную, непонятую.
Как то я принес под яблоню книгу «Декамерон», интересовавшую нас, подростков своими сальными рассказами.
Но Декамерон ее возмутил своей фривольности, недопустимым распутством, и нарочитой откровенностью
- На самом деле это уникальная форма новеллистки. Вообще, проза Бокаччо своего рода новаторство Средневековья. И суть здесь не в этих глупых низменных фантазиях. А в форме, столь оригинальной для того времени. И не забывай, что автор мастер формы, а не содержания. А в конце совей жизни он стеснялся своих произведений и даже пытался сжечь, - отчеканила Алма
- Как Гоголь?
- Гоголь – писатель наваждений. И для него это было естественно. А Бокаччо – автор трезвый. И сжечь он хотел в трезвом разуме, - назидательно заметила Алма, привычно входя в образ ментора.
Мне представлялся пьяный Гоголь с початой бутылкой в руках, сжигающий свои рукописи в огне.
Несмотря на разницу в нашем восприятии мира, мы сроднились с Алмой, стали словно брат и сестра.
Но закончилась школьная пора для Алмы, и она уехала поступать в университет в Москву. Она звала меня, чтобы взять шефство над моим студенчеством в Москве
Но бурные девяностые ворвались в мою жизнь, и я забыл о Москве, об Алме, и обо всем, что нас когда то объединяло.
*****
Она позвонила внезапно. В середине девяностых.
- Мне хочется съездить к Алмушке. Я скучаю по ней.
- Сегодня я не могу. У моего друга именины. Может завтра? – озадаченно ответил я.
Жива ли Алмушка? Существует ли все еще сад, и вообще жизнь выше проспекта Аль-Фараби?
За короткий срок жизнь слишком быстро изменилась. И все это осталось далеко, в 80-х, в беззаботном отрочестве.
- Мы должны съездить. Мне тоскливо. Не хватает ее.
- Послушай. А пошли на День рождение моего друга? А завтра поедем к Алмушке.
-Ммм. Хорошо. Только обещай. Завтра мы обязательно съездим.
- Я заеду за тобой. Жди.
..Как же изменилась Алма. Передо мной предстала совершенно другая девушка. Же не тот угловатый подросток в косичках.
Нет, это была роскошная красавица. Высокая, статная, с волнистыми, ниспадающими локонами, со сформировавшимся и модным лицом, с уверенной походкой. Она шла, словно модель по подиуму, профессионально раскачивая роскошными, налитыми соками бедрами в такт плавных, женственных плывущих шагов.
Она даже говорить стала по другому. Не скороговоркой, не живо, а плавно, вкладывая в каждое слово очаровательную притягательность.
И также был очарован ей мой друг, Фарти, именинник. Весь вечер ухаживая за ней, забыв о гостях, Фарти утонул в океане ее обаяния.
- За ваше День рождение, Арман? Сколько вам исполняется? – кокетливо спросила Алма, забирая на себя внимание всех присутствующих мужчин, и игнорируя недовольные взгляды других девушек.
- Двадцать один. Я уже большой, - поддержал ее игривый тон, Фарти.
- Ой, вы совсем маленький, вы младше меня на два года. Какая я старая, - подправив волосы, кокетничала Алма.
Алма уже не цитировала классиков. Куда то исчезла ее непосредственность и эфирность. Она стала плоть от плоти земной. И ее обаяние и женственная харизма притягивала всех, но особенно именинника, который совершенно потерял голову.
Фарти мы называли Арман за то, что он был удивительно везучим, «фартовым».
Везло ему везде, в бизнесе, с женщинами, играх. Он, словно удачливый Мидас превращал в прибыль все, к чему прикасался.
И даже в азартных играх он демонстрировал свою везучесть, что невольно окружающие воспринимали его сверхчеловеком.
Может фартовость повлияла и на Алму, но всего один вечер понадобился Арману, чтобы обворожить ее.
И я не удивился, когда получил приглашение на их свадьбу.
Вроде семейная жизнь успокоила их обоих. Со стороны все выглядело благополучно. Родившийся сын, благополучный быт, домашняя Алма и Фарти, думающий из веселого повесы превратившийся в степенного семьянина.
На какое то время я потерял их из поле зрения, как это часто бывает с новобрачными.
Но Алма появилась. Звонком среди ночи:
- Он опять играет. Но уже не выигрывает. Проиграл активы фирмы. Должен нескольким казино. За ним охотятся темные личности. Мне страшно. Вытащи его из этого омута.
****
Фарти я нашел в одном из новых казино, при роскошном отеле.
Огромные столы, вальяжная публика, помпезная мебель - все дышало деньгами и дорогим азартом.
Фарти всегда играл в покер. Игра «длинного азарта».
А рулетка слишком случайна с быстрым азартом. А Фарти не считал себя азартным. Как и все игроки, он часто путал иллюзию с реальностью.
Казино - это просто забава, возможность отвлечься от груза обязанностей, слишком большого для его двадцати пяти, с небольшим, лет.
Странные у него сложились отношения с деньгами. Их было много, их некуда было тратить, и внутри подсознательно он хотел от них избавиться, от этих цветных фантиков, напоминающему ему, что он живет по чужой карте.
Он не умел мечтать. У него не было мечты. У него не было цели. Все, чего люди добиваются за много лет, он достиг за короткий срок.
Фарти не везло. Фортуна перестала благоволить к нему. Он исчерпал лимит. Фарти был в мрачном настроении.
Но меня, неофита игры, Форутуна приняла радушно. И в тот же вечер я выиграл большую сумму.
Я решил повторить. И опять удача. ..
Я забыл о работе, о доме, и даже о Фарти. Мне везло. Остальное было неважно. Жизнь вне казино потеряла смысл и интерес. Соль жизни здесь. В этом водовороте фортуны.
…Но Фортуна – ветреная дама, и через какое то время изменила и мне. Вышедшие в игровой тираж, я и Фарти, продолжали ходить из казино в казино, чтобы вкусить безумный вкус сладости выигрыша.
Но, увы, все было безрезультатно. Исчерпав все кредиты, истратив все до последней копейки, мы разругались друг с другом, дойдя даже до драки. Нервы были на пределы, контролировать себя было невозможно. Мы дали волю нашим эмоциям и рукам. Мы дрались без причины, без смысла, чтобы выместить друг на друге злость и обиду за проигрыш денег и времени.
Я возненавидел Фарти, возненавидел казино. И возненавидел Алму.
****
Она нашла меня опять. Через много лет.
- Мы собираемся на дачу. Поехали с нами.
- Привет. Неожиданно.
Загородные дачи 2000-ых уже не были так похожи на советские. Это были не скромные каркасные сооружения на скромных 6 сотках. Нет, сегодня дача превратилась в большие роскошные виллы на огромных просторах.
Аккуратные плодовые деревца, гладкие ряды цветочных кустов, ровный газон – во всем чувствовалась заботливая рука умелой хозяйки
И только дикие заросли боярышника, за которым росла одинокая яблоня, не вписывались в этот прилизанный ландшафт.
Был уже сентябрь. Яркие алые плоды одинокой яблони, не выдерживая веса спелости, падали на землю.
- Это Алмушка. Тот же сорт. Еле нашла. А нашей старой Алмушки давно нет. Там дома, а не сады.
Мы лежали под тенью яблони. Она не была жалкой и худосочной, как старая Алмшка. Это было уверенное в себе, складное дерево.
- Помнишь, как раньше мы также лежали?
Да. Я все помнил до мельчайших подробностей. Все было так. И куст боярышника, и дерево, и Алма. Но не было газонов, не было шашлычного дома, веселящихся рядом людей.
И не было Фарти, безучастно лежащего в гамаке. Да и Алма уже была не та.
- Мы давно развелись,- словно прочитав мои мысли, произнесла она, – Он проиграл квартиру, машину, бизнес, и даже нас. Мы были вынуждены скитаться по углам. Он стал нищим.
Дома стало пусто, а Арман перестал работать, утоляя свою грусть в алкоголе.
Я вышла на работу. Сначала на базар, торговала мелочью. Постепенно я вошла во вкус, и открыла свой бутик. Я работала, чтобы не нуждаться. А потом работала, чтобы стать богатой. У меня получилось. Я вышла из нужды.
- Но почему развелись?
- У меня что то надломилось внутри. Куда то исчезла была романтика. В какой то момент я рядом обнаружила абсолютно пустого человека. Или я не видела этого раньше. Или переросла его.
Я честно исполняла свой супружеский долг. Да, только пустой долг, за которым ничего нет. Ведь все построенное на долге когда рушится. Люди не любят быть должными.
- Разве ты была обязана должная что то?
- Да. Наверное. Ведь наша семья висела на нем. И он честно пытался обеспечить нас. И как только он сломался, во мне потерялось уважение к нему, как к мужчине.
Он словно остался на берегу реки жизни. А я хотел плыть дальше. И я ушла от него.
- Он живет один?
- Да. Один. Воскресный папа. Скорей месячный. Ему ничего неинтересно. Даже сын. Вокруг него пустота. И я сбежала от этой пустоты. Я купила ему квартиру. Я несу все его расходы. Иногда выбираемся на природу с детьми. И все. Больше нас ничего не связывает.
Смешно да?
- Нет.
-Да, ты прав. Не смешно. Грустно.
..
Под вечер, я стал собираться. Попрощался с Фарти, все еще безжизненно лежащим в гамаке. Фарти словно живое, но спиленное дерево, безынтересно глядел в небо, и даже не поднял голову.
- Я тебе собрала яблоки. От новой Алмушки. Кушай и вспоминай меня, - с улыбкой протянула Алма пакет, - Не забывай меня. Мы с тобой с одного детства. Не забывай.
****
В темной кабине такси я вытащил яблоко из пакета. Оно было не импортным, а нашим, настоящим апортом. Как же редко можно найти сегодня настоящий сорт.
Вкусив яблоко, я ощутил давно забытую сладость. Сладость того времени, когда вкус жизни был таким же свежим, как и этот, только созревший плод. Перед глазами пошли вереницы картин тех, яблочных моментов подростковой жизни.
Я ел с жадностью яблоко, переживая всеми чувствами новое, и старое через призму многих лет. Нежная мякоть словно раскрывал давно забытые ощущения. Я подъезжал к городу, где нет уже Алмушек. К городу искусственного вкуса.
Сентябрь, 2009.