Кризиса в Казахстане, как известно, не было. Мы вам не какая-нибудь Португалия, у нас партия и правительство твердой рукой ведут страну к светлому будущему, и поэтому кризисные явления в мировой экономике нашу тихую гавань обходят стороной, аумин. Просто в стране в какой-то момент в одночасье закончились деньги. Не все. Но почти все.
Доводилось ли вам когда-либо участвовать в народных волнениях? Нет? И мне до поры не доводилось. Уверен, что я всю жизнь замечательно прожил бы без этого полезного опыта. Но получилось по-другому.
Пушкин писал, что русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Так вот я вам скажу, что казахский бунт ничуть не менее беспощаден, да и особым смыслом тоже не отличается.
Впрочем, обо всем по порядку.
Кризиса в Казахстане, как известно, не было. Мы вам не какая-нибудь Португалия, у нас партия и правительство твердой рукой ведут страну к светлому будущему, и поэтому кризисные явления в мировой экономике нашу тихую гавань обходят стороной, аумин.
Просто в стране в какой-то момент в одночасье закончились деньги. Не все. Но почти все.
Те, кто активно работал в строительстве в последние годы бума, наверняка вспомнят, что первые перебои с деньгами у строительных компаний начались примерно в августе 2007, то есть примерно на год раньше, чем во всем цивилизованном мире. Сначала это было настолько неожиданно, что первые несколько недель никто особенно не волновался. В банках дружно твердили, что поток вот-вот возобновится. Подрядчики продолжали работу, лишь изредка напоминая о счетах. Менеджмент неторопливо возвращался из отпусков. Кончалось последнее лето последнего благополучного года в современной истории.
Работал я в то время в юридической службе одного из крупных девелоперов (который, к счастью, и сейчас активен и благополучен). Вместе с командой мы занимались развитием одного неоднозначного, но весьма интересного проекта. Возглавлял нашу команду бодрый экспат европейского происхождения, дядька бывалый и душевный.
Как и многие до нас, на начальной стадии работы мы активно занимались выкупом недвижимости на том участке, который был нам нужен. В технические подробности этого процесса вдаваться не буду, скажу только одно – к августу 2007 года цена недвижимости в Алматы возросла до небес. Продав под застройку развалюху с сараем где-нибудь на Розыбакиева, можно было купить приличный домишко в Испании или на Крите, и еще на билет в один конец осталось бы.
Задача была выкупить и расселить четыре отдельно стоящих дома, постройки годов этак шестидесятых. Главная их особенность была в том, что дома когда-то принадлежали одному предприятию, благополучно помершему еще в девяностые. По этой причине коллектив в домах был сплоченный и дружный. Шел выкуп ни шатко, ни валко – если молодежь, польстившись на деньги, продавала свои шестнадцать аршин довольно быстро, то люди пожилые никуда двигаться особенно не хотели. Привело это к тому, что к августу 2007 во всех четырех домах было выкуплено процентов шестьдесят квартир. Как это было принято, подрядчики развернули строительство, не дожидаясь окончательного решения квартирного вопроса.
Надо признать, что для жителей домов приятного в этом было немного. Впрочем, все рассчитывали на то, что все скоро кончится – жители продадут квартиры и переселятся на Крит, а подрядчики развернут строительство во всю ширь своих турецких душ.
Безденежье застало нас врасплох. Нужно было платить деньги по уже заключенным договорам. Нужно было заключать новые. Ни то, ни другое мы делать не могли. После месяца вынужденного ожидания начались звонки, иногда вежливые, чаще не очень. Появился первый, тогда еще робкий, интерес прессы. Нашими делами внезапно заинтересовался до этого немой, как рыба, районный акимат. Но главная проблема была не в этом.
Современный человек привык думать, что он хозяин мира, что он тучи разведет руками при желании, и что ему подвластно все. Такие вещи, как явления природы, очень редко принимаются во внимание. Поэтому для многих из нас стало большим сюрпризом, что самая большая проблема – это не жители, не пресса и не акимат. Самая большая проблема была простой, как мычание.
Приближалась зима.
Чтобы в советском многоквартирном доме было тепло, батареи должны исправно работать в большинстве квартир. Если в доме в половине квартир люди не живут, батареи перекрыты, а в квартирах иной раз даже окон нет, то с наступлением холодов в нем будет совсем невесело. Поэтому настроение у жителей становилось все хуже, и октябрьские пейзажи за окном совсем не радовали. А мы отчаянно искали решение вопроса, и не могли найти.
Эта ситуация не могла не привести к взрыву. Она и привела.
Виноваты были, конечно, подрядчики. Они всегда виноваты, такая уж у них судьба. Турецкие подрядчики виноваты всегда и вдвойне. Они это знают, привыкли к этому и за это получают немалые деньги. Если бы в мировой истории вечно гонимыми людьми не были еврейские цирюльники, то такими людьми стали бы турецкие подрядчики.
Еще была виновата труба. Обыкновенная, металлическая. Та самая, по которой тепло хоть как-то, но попадало в дома наших безвинно пострадавших местных жителей. Труба, конечно, ничего особенно не совершила – она банально лежала в том месте, в котором непроспавшийся после вчерашнего водитель экскаватора почему-то решил начать копать. Напору экскаватора она сопротивлялась недолго, и после небольшого нажима покорно отдалась ему, растекшись огромной коричневой лужей по всей территории строительной площадки. Этот техногенный оргазм стал последним приятным событием едва начавшегося дня.
К тому моменту, когда я попал в офис, телефон уже раскалился от звонков. Звонили жители. Звонили журналисты, которым неизвестно кто накапал. Звонили подрядчики, которым совершенно не улыбалась перспектива стихийной демонстрации. Звонил абсолютно деморализованный экспат-архитектор, которого угораздило именно в этот день прибыть на строительную площадку для каких-то измерений, и которому местные жители уже успели слегка начистить морду.
После короткого совещания было решено отправить на место действия десант в виде руководителя проекта и меня. Меня такой странный выбор не удивил. Я уже давно привык к тому, что в непонятных ситуациях все и всегда зовут юристов. За время моей работы мне приходилось проводить таможенное оформление застрявших на российской границе тонкорунных овец, и настраивать в подшефном детском доме новый телевизор взамен старого. И это, пожалуй, пара самых безобидных примеров.
К месту действия мы приехали часа через полтора после случившегося. Толпа, захлестнувшая строительную площадку, была настроена по-боевому. В ней преобладали апашки в платках и мужчины неопределенного возраста в трико с пузырями. На заборе стройплощадки радостно раскачивались дети. Собаки лаяли на турков в оранжевых касках. Атмосфера напоминала одновременно фильмы Кустурицы и ташкентский международный аэропорт.
Когда мы вышли из машины, по толпе прошел слитный вздох. Это был вздох радости и ненависти одновременно. Ненависть, бесспорно, была классовой. На лице каждого из тех, кто к нам повернулся, было написано немедленное желание раскулачивать и железной рукой загонять в коммунизм. Я оглядел себя и понял, в чем дело.
Во время Октябрьского переворота с матросами шли разговаривать матросы. С крестьянами – крестьяне. Прежде чем начать с людьми говорить, человек должен был дать всем понять, что он свой. Без такого понимания разговор обычно заканчивался в пароходной топке или на вилах.
Мы же выбрали худший вариант из всех возможных. На встречу мы приехали на сверкающем новизной черном джипе, реклама которого висела в то время в городе на всех углах. По странному совпадению на нас обоих были в тот день бордовые галстуки, как на Бараке Обаме. Да и морды наши, откровенно говоря, доверия людям тоже не внушали. Весьма подозрительные, надо сказать, были морды. С одной стороны – широкая казахская будка. С другой – интеллигентное иностранное лицо. Одним словом, мировая буржуазия как она есть.
Плотное кольцо людей окружило нас почти сразу после того, как мы вышли из машины. Несмотря на то, что на месте мы были всего полминуты, и никто из нас не был рыжим, было чувство, что мы уже примелькались и нас начнут бить. И тут мы допустили вторую ошибку.
Поскольку орать на нас принялись все одновременно, отвечать тоже приходилось всем одновременно и сразу. В результате этого ни один из тех, кто к нам обращался, внятного ответа на свой вопрос не получил, и это разряжению обстановки не способствовало. Когда у меня перед носом замаячил первый увесистый кулак, а кто-то принялся раскачивать машину, я понял, что надо что-то решать. До моего шефа эта мысль тоже явно дошла во всей своей убедительности.
Тут нужно немного отвлечься и сказать пару слов о моем тогдашнем шефе. Человек он сложной и интересной судьбы, в Казахстан приехал в начале девяностых из охваченной войной Югославии, видел многое и всякое, в совершенстве владеет русским языком, и от подавляющего большинства знакомых мне экспатов отличается редкостной выдержкой и спокойствием в стрессовых ситуациях.
Спасение замаячило на горизонте именно тогда, когда казалось, что все уже потеряно. Имело оно облик печального пузатого турка в оранжевой каске, который неожиданно вышел из приземистого двухэтажного помещения, построенного подрядчиком на время выполнения работ. Не оценив, видимо, сложности ситуации, он, обходя людей, подошел к трубе, склонился над ней и стал что-то рассматривать, грустно качая головой. Шеф подмигнул мне и стал пробиваться сквозь толпу. Я последовал за ним.
Пробившись к турку сквозь толпу, шеф развернул его к себе и схватил его за плечи:
- Где начальник? – заорал он так, что с забора посыпались дети.
Толпа зашевелилась и начала разворачиваться в нашу сторону. При виде человека в каске, склонившегося над трубой, глаза людей загорелись ненавистью с новой силой.
Турок огляделся и понял, что сегодня не его день. Глаза его стали еще печальнее, каска на голове задрожала, и побледнела даже щетина на лице.
- Иди, приведи его! – снова заорал шеф, показывая в сторону строения, откуда турок вышел минуту назад. Свой жест он сопроводил двумя настойчивыми толчками в плечо. Турок озадаченно посмотрел сначала на шефа, потом на меня, потом на толпу, и вдруг вприпрыжку побежал к домику. Сопроводили его криками, свистом, комьями грязи и неизвестно откуда взявшимися помидорами.
Глядя ему вслед, я молился только об одном – чтобы он достиг своей цели до того момента, как толпа поймет, что он не понимает по-русски…
В ожидании некоего загадочного начальника (который, по моим сведениям, в тот момент смотрел четвертый сон в родном Стамбуле) обстановка слегка разрядилась. Во всяком случае, угроза немедленного мордобития отступила. В числе кричащих внезапно выделился лидер – упитанный мужичок лет сорока, который не только не носил трико с пузырями, но и даже был чисто выбрит.
Мужичок оказался председателем КСК. Вещи он говорил вполне разумные, и требования формулировал вполне внятно. После двухчасовых переговоров мы добились переноса дискуссии во двор одного из домов. Люди стали постепенно разбредаться по домам. Турки, напуганные стихийным нашествием, выбрались из укрытия, навели на территории порядок и принялись менять трубу.
Через пять с половиной часов после нашего приезда мы с шефом, усталые и озлобленные, погрузились в машину, которая после близкого знакомства с руками жителей сверкала далеко не так радостно. Нас никто не провожал – только лениво гавкнула в спину какая-то желтая собака.
До офиса мы доехали молча. Шеф смотрел в окно и, видимо, размышлял о свойствах загадочной казахской души. Мне просто очень хотелось выпить.
Трубу починили через день. Квартиры, конечно, до зимы не выкупили, но по указанию шефа тщательно утеплили на зиму. Турки через полгода разъехались по домам – утомились ждать оплаты и сидеть без дела. Проект с грехом пополам закончили местные подрядчики, и даже провели на нем какое-то мероприятие регионального масштаба.
Турка с печальными глазами я после того происшествия больше ни разу не видел…