Оскар Уайльд и Альфред Дуглас
Были времена, когда мы с V. любили посидеть на его просторной кухне и помечтать о всякой ерунде. Примеряли на себя роли известных политиков, устраивая шуточные дебаты, или представляли, будто живем в средневековье: он – палач, а я – "Прекрасная Дама". Вообще-то средневековье – это идея V., я всегда настаивала на 60-х. Так или иначе, прошлое вызывало в нас двоих больше интереса и страсти, чем завтрашний день.
В одну из таких посиделок он спросил, с кем из великих людей прошлого я хотела бы познакомиться. И, поверьте, за перечислением можно было скоротать не один вечерок, если бы не…
— Артюр Рембо, конечно. Оскар Уайльд. Обязательно битники: Гинзберг, Берроуз. А, еще Джеймс Дин! Обожаю его…Команданте Че… - я мечтательно закатила глаза, воображая, где и при каких обстоятельствах могла познакомиться с былыми кумирами.
— Иными словами, тебя устроит любой выдающийся гей?
— Причем тут "гей"? – недоуменно спросила я.
— Ну, все, кого ты перечислила – геи. Фрейд бы озадачился.
— Шутки про Фрейда в нашей стране устарели еще в эпоху пейджеров... Мы же говорим о талантах, черт возьми, об их творческой составляющей! Какая разница, с кем они… спали?!
— Но нельзя же отрицать, что нетрадиционная ориентация вносит свою лепту в развитие и становление личности человека, и, значит, отражается на его творчестве. Очевидно, что Уайльд без своего Бози был бы уже не Уайльдом, а Цвейгом каким-нибудь … - V., гордый удачным, как ему казалось, сравнением, победно пригубил виски. Крепкий, неразбавленный напиток скривил его лицо в смешную гримасу, напрочь смыв тень самодовольства.
V. дорожил своей консервативностью, и при удобном случае не чурался ее продемонстрировать. Он любил называть себя человеком строгих моральных принципов и упрекать других в потворстве моде и слабохарактерности. Часто без причины.
Порой, выпив больше трехста, раздувшись болезненным самомнением, в нашей привычной полемике он становился слегка агрессивен. По крайней мере, в такие часы мне казалось, что V. призывает меня обороняться.
— Уайльд был циничным засранцем. Что может быть хуже, чем сублимация страданий брошенного гомосека через творчество?
— Сублимация?? Я смотрю, Фрейд тебе всю плешь проел… — я нехотя парировала, не желая ввязываться в нелепый спор, рискующий перерасти в дискриминационные выпады.
Но на фоне этой грубой однобокости V. (что, в целом, было привычно, но в тот момент почему-то вызывало отвращение), мне страстно хотелось сохранить достойную толерантность.
— В наши дни ориентация должна играть последнюю роль в вопросах социализации, и уж тем более стыдно подчинять искусство каким-то допотопным канонам морали. Гений не имеет пола, понимаешь?
V. попытался непотребно пошутить. В ход шла шестая порция чистого виски, мы уже час как перестали отходить к окну, чтобы покурить. Стол был усыпан пеплом, я не удержалась и сдула все на пол. Был некий трагикомизм в моих дальнейших попытках защитить честь гомосеков всего мира от нападок хмельного ретрограда.
— И даже если в художественном произведении есть гомосексуальные эпизоды, они не заразны, это не 25-ый кадр, который делает тебя педиком, пока ты дочитываешь очередной абзац! Они отражают другой поэтический мир, который ты, по незнанию, отрицаешь.
Я, наконец, приняла боевой настрой и была готова отразить любое саркастичное клише из арсенала своего оппонента, но, увы, мысли V. к тому моменту витали уже где-то вдали от нашей кухоньки и скабрезных тем. Он молча курил, и, казалось, совсем перестал меня слушать. Это было к лучшему, потому что внезапно меня захлестнула пьянящая, бурная волна неблизкой мне прежде терпимости, и захотелось вдруг на весь мир прокричать: "Яяяя толераааааантнаааа! Гееееи тооооже лююююди!". И все в таком духе.
Я говорила….
— Это так несовременно. Дискриминация должна навсегда остаться в прошлом. Ну, или хотя бы за дверьми этого дома, где ты в своем гордом высокоморальном одиночестве можешь сколько угодно перелопачивать "горбатые горы".
И говорила, и говорила…
Теперь уже не для V. - для себя. Мне нравилось ощущать себя либералом, человеком открытым, свободным от предрассудков. Понимая, что мой собеседник выбыл из дискуссии, я не старалась звучать изысканно – достаточно было убедить саму себя.
С тех пор и на протяжении нескольких лет тема педерастии оставалась нетронутой. Ни я, ни V. ее больше не поднимали. Общие дискуссии, хотя бы косвенно затрагивавшие вопрос гомосексуальности и гомофобии, я обходила стороной. Работает – не трогай.
Но недавно со мной случился эпизод, внесший смуту в решенный, казалось бы, вопрос.
Совершенно случайно я заметила, что из списка моих друзей в социальной сети пропала одна знакомая. Шапочная, впрочем, знакомая, общение с которой обычно сводилось к обоюдным "лайкам". Все же я обратила на это внимание и решила прояснить ситуацию. Написала ей короткое сообщение, получив в ответ уклончивые извинительные строчки в духе "ничего личного. дело не в тебе, а во мне". Я была в недоумении. Но вдруг, просматривая ее профайл, я наткнулась на знакомое лицо. Это был парень, которого пару месяцев назад все в той же сети я добавила в список друзей, но вскорости удалила. Парень, конечно, гей.
В памяти сразу всплыли многочисленные фотографии, которые он с пугающей периодичностью публиковал в своих альбомах. Ничего провокационного, правда, - просто флегматичный паренек с подкрашенными глазками, поджатыми губками и гитарой на общем фоне. Далеко не Джеймс Дин. Вспомнились еще его частые посты и приглашения на какие-то тренинги по личностному росту (или что-то подобное). Ни то, ни другое не оскорбляло моих чувств, но паренька я удалила. А его подруга, моя шапочная знакомая, затем удалила меня. Верно, из презрения к моей "толерантности".