Август. Окурок лета, выброшенный тем, кто хочет умереть молодым. У окурка оплавлен фильтр, одновременно мера предосторожности и жертвенное причастие пламени, сжигающего эпоху.
Тот, кто желал умереть - умер. Была ли в том его воля? Не знаю. Да мне и не зачем это знать. Он - символ. Мне 13 лет, зима. Мы компанией четырех друзей едем искать магазин «Объектив». Ибо там можно купить фотографию Цоя. Стоимость 50 копеек. Друзья не совсем разделяют мои увлечения и считают фотографии более уделом девчонок. Но они - друзья. И мы едем.
Двое из них уже по ту сторону. Почему?
Наверное «Стерх», режущий полетом звука небо нашего переломного возраста захватил часть нас своими крыльями. А 50 копеек стали платой :
«Где разорвана связь между солнцем и птицей рукой обезьяны,
Где рассыпаны звезды, земляника да кости по полянам,
Где туманы, как ил, проповедуют мхам откровения дна,
Где хула, как молитва, - там иду я.»
Тогда просто красивые слова. Сейчас смысл, пришедший с запозданием и благодаря тем кто ушел.
Осень. Август. Две недели, как минула смерть. Первый портвейн, купленный самостоятельно в турчатнике за домом. Родители разбросаны рабочими командировками по стране, умирающей древним ящером. Две недели самостоятельной жизни начинаются с вечернего портвейна на лавочке, проводы лета, эпохи, певца, и да, тогда друга, уезжающего в Москву. Зачем? Видимо за той силой, что собрана там.
Но об этом скажут позже. И я не поверю. Ибо из московского детства запомнилась только суета и грязь. А может так и выглядит земная сила?
Август. Еще два года прочь, и вечерний берег реки. Костер, обгладывающий ночь и дрожащий его отблеском рассказ о Христе. Отблеском он и останется. А на том месте построят мечеть, куда через 15 лет я приду под действием китайского спирта и отчаянья.
… а мулла долго будет разговаривать со мной. Причем, не проповедовать, а просто разговаривать. И я ему благодарен за это. Ведь когда-то и ко мне приходили ночью пьяные, и я просто разговаривал с ними. Не о Боге.
А об Августе.
Великом императоре, пришедшем на смену другому великому Императору, и вдвоем, обездолившими так любимый Пастернаком февраль.