Полузабытому ныне Борису Пильняку выпала редкая судьба — стать одним из главных советских писателей, добиться мирового признания, объехать земной шар, опубликовать повесть, обличавшую Иосифа Сталина, и погибнуть из-за большой любви к Японии. Рассказываем обо всем по порядку.
Начало триумфа
Борис Вогау (фамилия досталась писателю от отца — потомка немцев-колонистов) родился в 1894 году в Можайске, детство и юность провел во множестве подмосковных городов, главным из которых, помимо столицы, для писателя оказалась Коломна.
Публиковаться Вогау начал с 15 лет и быстро понял, что хорошую карьеру с фамилией отца не построишь — из-за сильных предубеждений против колонистов и иностранцев. Тогда же и появился звучный псевдоним Пильняк — от названия украинского поселка Пыльнянка, где писатель еще мальчиком гостил у дяди.
Дебют остался малозамеченным: немногие критики отметили страстное подражание стилю Андрея Белого и не признали в молодом прозаике чего-либо оригинального. Клеймо вторичности на многие годы прилипло к Пильняку. Виктор Шкловский, вспоминая его стиль, писал:
«Если Андрей Белый — дым, то Пильняк — тень от дыма».
Впрочем, упорство молодого прозаика окупилось, и уже в 1918 году вышла его первая книга «С последним пароходом». Добившийся постоянных публикаций и прочной репутации ремесленника, Пильняк выпускал все новые и новые произведения.
Пильняк оказался очень популярным у советской элиты — за него лично ходатайствовали Сталин и Троцкий, его книги без купюр выходили огромными тиражами, и вскоре писателю начали позволять то, о чем другие могли только мечтать, — выезжать за границу и публиковать отчеты об увиденном.
Именно в ту пору появились самые известные романы Пильняка — «Голый год» (1922) и «Машины и волки» (1925). Рассказывающие о становлении нового, советского человека, они были написаны прихотливым, крайне своеобразным языком (такой стиль позже назовут орнаменталистским) и ломаным монтажом сцен, напоминавшим о немых кинолентах и романах Доса Пассоса.
Впрочем, популярны эти книги были скорее не у читателей, а у критиков, увидевших в Пильняке достойного продолжателя (уже не подражателя!) стиля Андрея Белого и законодателя новой литературной моды.
Дом Пильняка в Коломне на улице Арбатская. Фото: Pavel Yegorov / Wikimedia Commons
В свободных странах и на склонах Фудзи
Путешествовать за рубеж Пильняк начал в 1922 году. Первыми посетил Англию и Германию, несколько позже объехал и остальную Европу. Формально Пильняк странствовал ради получения нового материала для книг и рекламы «советского бренда». Неизменно появлялись очерки о той или иной заинтересовавшей прозаика стране. Так, к примеру, были изданы «Английские рассказы» — взгляд наивного советского человека на непривычный для него быт.
В течение десятилетия Пильняк объехал мир — Китай, Америку, Европу. Но только одна страна покорила советского орнаменталиста настолько, что о ней он написал свою, быть может, лучшую книгу.
Первая его поездка в Японию случилась в 1926 году. Страна поразила Пильняка своеобразием. Тогда в Японии еще был силен старинный, традиционный уклад жизни, — Пильняку удалось застать ту самую древнюю Японию, которую воспевали Басё и Хокусай.
Впечатленный ирреальностью японской жизни, Пильняк написал большую документальную повесть «Корни японского солнца» и несколько рассказов — «Олений город Нара», «Рассказ о том, как пишутся рассказы» и другие.
Самое важное среди этих произведений — повесть «Корни японского солнца», книга в некотором роде фатальная: именно она повлияла на последующее двусмысленное восприятие Пильняка как в СССР, так и в Японии. Это одновременно и травелог, и признание в любви, и попытка объяснить советскому человеку, чем же является Япония и ее народ на самом деле.
«Все эти дни я жил, пил и ел по-японски, — и все эти дни я хотел по-японски думать и видеть»
Книга написана простым языком, здесь почти нет той витиеватости, с которой Пильняк создавал свои произведения. Метко схваченные детали быта, пейзажи, характеры, исторические сведения — «Корни японского солнца» и сейчас можно назвать одной из лучших книг о Японии, написанных на русском языке.
Советские власти смутились от неприкрытого восторга, которым была пропитана буквально каждая строчка книги, а японские критики смутились от чересчур настырной попытки вглядеться в особенности их существования. Никем толком не понятый, Борис Пильняк вернулся на родину с готовым шедевром и клубком грядущих проблем.
«Прошу не мешать мне видеть своего чорта»
В том же 1926 году разразился скандал, положивший начало медленному угасанию карьеры Пильняка. В майском номере журнала «Новый мир» вышла легендарная «Повесть непогашенной луны». В ней рассказывалось о последних днях некоего командарма Гаврилова, не пережившего рутинной операции. В этом очень образном тексте сюжета почти что нет. Но важно считывать контекст, в котором произведение было создано.
«Повесть непогашенной луны» Пильняк писал на основе многочисленных слухов об обстоятельствах смерти военачальника Красной армии Михаила Фрунзе. Ключевым был следующий слух: дескать, сам Иосиф Сталин отдал приказ о том, чтобы операция окончилась для сопартийца трагедией.
Так или иначе, туманная повесть-обвинение вышла в печать и вызвала ошеломительную реакцию. Всего через два дня Политбюро ЦК ВКП(б) постановило, что она является злой клеветой, и конфисковало отпечатанный тираж майского номера журнала. Чтобы пустить в печать новый тираж, произведение Пильняка быстро заменили безобидным и малопримечательным текстом другого автора.
Удивительно, что Пильняка в тот год не расстреляли. Но сомнения и неприязнь в его сторону росли не по дням, а по часам.
Вот что писал Пильняк в дневнике:
«У меня была прабабка Матрена Даниловна, в Саратове на Малинином мосту, — так у нее на веревочке был привязан чорт, она ему ставила молоко в цветном поддоннике, чорт этого молока не пил, потому что прабабка святила его святой водой, — она этого чорта видела и мне показывала — я его не видел, а она была честной старухой, хорошей, доброй — так пусть Толстой, Маяковский, Замятин — каждый видит своего чорта, уважаю их умение видеть, прошу не мешать мне видеть своего чорта, это и есть литература».
Борис Пильняк. Портрет работы Георгия Верейского из собрания музея Анны Ахматовой (1928)
С вершины успеха — к трагедии
Историки литературы до сих пор не понимают, как такой феномен был возможен в реалиях раннего СССР: несмотря на скептицизм властей, Пильняк оставался самым издаваемым советским автором и заведовал Всероссийским союзом писателей. У него были деньги, комфорт, выезды за границу, переписка с видными деятелями искусства.
Но такое положение продлилось недолго: к 1930-м годам Пильняка плотно обступили недоброжелатели. Новый скандал возник по причине публикации повести «Красное дерево» — травлю прозаика на этот раз поддержал и Владимир Маяковский:
«Никаких „Красных деревьев“ не читал и читать не намерен».
Напряженная обстановка сказывалась и на качестве новых произведений: практически все, что писал Пильняк в 1930-е, было неудачно. Попытки были самые разные: то вернуться к опыту японских путешествий, то обличить капиталистическое чудовище по имени С. Ш. А., то написать о детстве. Критика перестала понимать избыточного, не по-советски витиеватого Пильняка.
Трагедия достигла кульминации в 1938 году: писателя арестовали из-за связи с троцкистами, но быстро поменяли дело — обвинили его в шпионаже. Дескать, во время своих поездок в Японию он передавал ценные государственные сведения профессору Йонекаве, офицеру Генерального штаба и агенту разведки, а также другим врагам СССР.
Пильняк попытался оправдаться пагубным влиянием литературной группы «Перевал» и ее лидера Александра Воронского, репрессированного и расстрелянного в 1937 году. Пути назад не было — деньги, статус, путешествия и комфорт исчезли, уступив место отчаянию.
21 апреля 1938 года Борис Пильняк — прежде всего, конечно, за давний выпад в сторону Сталина — был осужден Верховным судом СССР по сфабрикованному обвинению в шпионаже, приговорен к смертной казни и в тот же день расстрелян.