В 16 лет Анастасия Калманович похоронила отца, в 19 — перегоняла машины через границу, в 20 — переехала в Москву, а в 28 — продюсировала многообещающую певицу Земфиру. Для этого номера она рассказала Роману Суперу свою историю беспокойных 1990-х.
Эта история должна начаться с убийства.
Второго ноября 2009 года при съезде с Нового Арбата на Краснопресненскую и Смоленскую набережные автомобиль «Лада Приора» поравнялся с черным «мерседесом» S500. Из приоткрытого окна «Лады» неизвестный высунул пушку и изрешетил иномарку. На переднем пассажирском сиденье «мерседеса» сидел известный бизнесмен, близкий друг депутатов Госдумы, воров в законе и звезд шоу-бизнеса, влиятельный мафиози Шабтай Калманович. Той же ночью из его тела извлекли не меньше 20 пуль. В СМИ потом напишут, что у бизнесмена было примерно столько же причин быть убитым. Шабтая Генриховича было за что не любить. Но влюбиться в него было очень просто.
Шестнадцатью годами ранее сорокапятилетний Калманович в синем кримпленовом костюме и коричневых шелковых носках сидел на кожаном диване и обнимал сразу двух молоденьких блондинок. Диван этот стоял в офисе у его дражайшего друга — «спортивного функционера» Отари Витальевича Квантришвили (его обвиняли в разбоях, рэкете и изнасилованиях, в 1994 году он был убит тремя выстрелами из снайперской винтовки). Помощницей Квантришвили в ту пору работала двадцатилетняя девушка Настя, недавно переехавшая в Москву из Прибалтики. Настя смотрела на мужика с двумя дрессированными женщинами под мышками и думала про себя: «Господи, это какая-то карикатура из журнала «Крокодил», а не человек». В том же году Настя соберет вещи и переедет жить к Калмановичу. Еще через пять лет сама станет Калманович и родит ему дочь Даниэллу. Никогда не говори «никогда». Хотя здесь уместнее было бы сказать так.
За годы совместной жизни Настя узнает многое о человеке в шелковых носках. Родился в послевоенной Литве в еврейской семье, дома говорил на идише; его отец был директором завода резиновых изделий, а дед — раввином; в юности Шабтай несанкционированно влюбился в жену местного мясника и, спасаясь от гнева ее супруга, уехал учиться в Ленинград; в Ленинграде был завербован КГБ; в Израиль репатриировался уже «нашим человеком в Иерусалиме»; на земле обетованной был обвинен в военно-промышленном шпионаже в пользу СССР и отправлен в тюрьму; через пять с половиной лет под давлением чуть ли не Горбачева и Руцкого был освобожден и выслан в Россию, где его ждали безграничные бизнес-возможности, которые 2 ноября 2009 года, вероятно, и станут причиной двадцати выстрелов в упор. А еще он встретит Настю.
«Свадьба проходила в гостинице «Балчуг». Весь бомонд тогда собрался. Я была беременная, в таком положении порядочные дамы в свет уже не выходят. Гуляли два дня. Алла Борисовна с Филиппом Бедросовичем были почетными гостями. Во время этого брачного торжества от Пугачевой я получила погоняло «наследница». Бедная Настя тогда, конечно, не догадывалась, что именно она унаследует от этого брака.
В июле 2000 года Калмановичу делают сложную операцию на сердце. А уже через неделю у бизнесмена случается заворот кишок. Ему становится все хуже. Жена впадает в транс, бегает по кабинетам врачей и умоляет спасти мужа. Она сутками держит Калмановича за руку и умоляет жить: «Врачи сказали, что у него жесточайшая непроходимость, его надо срочно увозить, и пока не начнутся естественные физиологические процессы, говорить о каком-то восстановлении нельзя. Но как увозить? Он без сознания. Я звоню в Москву всем влиятельным людям из мединдустрии, которых только знаю, но слышу ото всех: «Ты кто такая?» Через какое-то время совершенно случайно мне звонит Миша Козырев, и я начинаю объяснять, рыдая, что Шабс умирает. Миша делает так, что через несколько часов за нами прилетает специальный самолет с реанимацией на борту». Так Калманович практически без признаков жизни оказался в родном Склифе: дома и стены помогают. Все, что происходило потом, легко может представить себе любой человек, лежавший в этой больнице. Бизнесмена доставили в палату в воскресенье: один дежурный врач на этаж, склад с лекарствами откроется только в понедельник, никакого лечения нет, губы Калмановича тем временем синеют. Жена снова носится по кабинетам, хватает за руку мужа и звонит Козыреву: «Миша, б***, тут все закрыто, нужны лекарства!» И Козырев их привозит.
Утром метаболизм Шабтая сказал «да». Организм ожил, зашевелился. Вместе с капельницей бизнесмен дополз до туалета, где окончательно пришел в себя и проорал на всю больницу: «Бумагу! Принесите туалетную бумагу!» В начале двадцать первого века в Склифе была напряженка не только с лекарствами. Будущему фармацевтическому королю Калмановичу заботливые медсестры принесли газетку. Настя вспоминает, как, выписываясь из больницы, окрепший Шабтай Генрихович Калманович душил галстуком министра здравоохранения Москвы и Московской области, который по‑дружески зашел навестить бизнесмена.
— Министр-то живой?
— Министр живой. А наш брак тогда развалился. Мне было сказано, что я плохая жена. И от той жизни у меня не осталось вообще ничего. Наша дочь Даниэлла сейчас живет в Тель-Авиве и не хочет меня знать. Я не ищу с ней встречи.
— Так произошло из-за наследства, оставленного Калмановичем? Потому что Даниэлла «золотой ребенок» и все родственники за ней охотились?
— Она не «золотой ребенок». Наследство там распилили родственники еще до вступления девочки в права. Я в этом не участвовала. Когда мы расстались с Шабтаем, у меня были одни джинсы, кеды, паспорт и триста долларов. Так я и ушла. И началась новая жизнь. Привет, ромашки!
Нет, эта история начнется с Земфиры.
«Я познакомилась с Земфирой, когда у нее вышел первый альбом, с цветочками на обложке. Нас свел Константин Эрнст, с которым я тогда, скажем так, приятельствовала. Он меня убедил, что Земфира — это революция, это будущее, это новая Дженис Джоплин. Он уговорил меня организовать ей гастроли в моей родной Прибалтике. Ну я и организовала. Стоило это тогда десять тысяч долларов и прошло очень-очень хорошо. И спустя время мы стали работать вместе. Конструкция выглядела так: Земфиру опекали Миша Козырев со стороны «Нашего радио», Алена Михайлова со стороны Real Records, Рита Митрофанова отвечала за прессу, я занималась гастролями, а Эрнст за всем этим присматривал. Так мы и жили до «Четырнадцати недель тишины». Пока не начались проблемы…»
Настя спотыкается… воспоминания о Земфире явно даются ей непросто: «Это вообще был новый период в моей жизни. Появляются какие-то бас-барабаны, какие-то ритм-секции, «Ионика», студии звукозаписи, музыканты, райдеры».
Здесь спотыкаюсь уже я. Всегда мечтал узнать, что там у Земфиры в райдере. Золотые унитазы? Люди с опахалами? Черная икра ложками? Шелковые наволочки в президентских люксах?
«У нее был очень простой райдер. Летала Земфира бизнес-классом, в отличие от всей группы. Что еще? Вода, коньяк, фрукты, рыба, мясо, молочное, обычная гостиница, у нее был номер улучшенной категории, у музыкантов попроще. Были жесткие требования по безопасности. Еще Земфира в те годы никогда не выступала на корпоративах, она не могла допустить, чтобы во время ее выступлений кто-то жрал. Она всегда оберегала свое право на творчество. Вот и все капризы».
— Так почему же вы разругались, если все было так хорошо?
— Мы были на гастролях с альбомом «Четырнадцать недель тишины». Во Владивостоке в гостинице Земфира мне сказала: «Знаешь, ты такая душная, давай-ка ты пи*** (езжай. — Esquire) на оленях в свою Москву, видеть тебя больше не хочу».
— И?
— Я и упи*** (уехала. — Esquire).
— Тебе снова сказали, что ты «плохая жена».
— И снова все обернулось смертью. Только теперь творческой. Спустя годы после этого расставания я была на концерте Земфиры в Риге, когда она последний тур объявляла. Я ушла с концерта раздосадованная. Я не услышала ни новой Земфиры, ни нового звучания, ни новых песен. Я и старой Земфиры не услышала. От нее ничего не осталось.
— Закольцевалось зато хорошо. С Прибалтики у тебя с ней начались отношения… и вот теперь закончились.
— Да, в родных местах, можно сказать.
А что если все-таки начать эту историю с авиакатастрофы?
В родной советской Латвии никакой Насти Калманович не существовало. Девочку назвали Наташей. Но с шести лет Наташа ополчилась на собственное имя. Детство девочки зависло между Литвой и Латвией, и до поры в нем не было ничего особенного: парады и демонстрации на 1 Мая, Дом культуры железнодорожников, школа, уютный двор с шумной ребятней, завод по производству тростникового сахара, туберкулезный и психоневрологический диспансеры по соседству, транспортные развязки, Екатерининский дворец, любимая младшая сестренка, мама — химик-технолог, отец — военный летчик… Так бы и жили спокойной размеренной жизнью, если бы в трех тысячах километров от ее дома — в Армении — не случилось чудовищное Ленинаканское землетрясение, унесшее в 1988 году 25 тысяч жизней. 25 тысяч, включая жизнь Настиного отца.
Она меняется в лице, подбородок тут же начинает дрожать, а пальцы сжимаются в кулаки. И вот передо мной не бывшая жена мафиози и не могучий продюсер главной певицы страны, а зареванная Наташа, только что потерявшая отца: «Мне было 16 лет. В Армении случилось землетрясение, воинскую часть папы привели в боевую готовность. Функции спасателей тогда выполняли военные. И вот папа в течение трех дней ждал. В итоге его вызвали и, нарушая все возможные нормативы, попросили сесть за штурвал и отвезти 80 бойцов разгребать завалы. Борт был перегружен техникой и сжиженным газом. Самолет упал».
В крушении Ил-76 власти обвинили отца Насти. Обстоятельства трагедии засекречены до сих пор. Спустя тридцать лет на месте катастрофы так ничего и не выросло. Просто выжженная земля. Девочке пришлось повзрослеть за один день.
«Я окончила школу и пошла работать в рижский ресторан «Сэнита» администратором. Встречала гостей, провожала гостей. Появились первые живые деньги в моей жизни. Иногда вместе с чаевыми выходило около 500 рублей в месяц при средней-то зарплате в 150. Меня, конечно, все устраивало, но однажды в этом кабаке случилась перестрелка, один бандит убил другого, ресторан закрыли. К тому моменту я познакомилась со всем прибалтийским «истеблишментом», знала, кто какими делами занимается, знала нюансы. На дворе 1991 год. Хочется есть. И я начала заниматься автомобильным рынком».
Что значит «заниматься автомобильным рынком» в 1991 году? Схема была примерно такая: Настя ехала из Риги в Запорожье, покупала там «Таврии», перегоняла их в Ригу, нашпиговывала всем, что только помещалось в машину (от бензопил до трикотажа) и отправляла машины с грузом в Польшу. Получался тройной навар: за машину, за груз и за возможность не стоять в километровых очередях — на границах у Насти работали свои люди, которые организовывали зеленый коридор.
— Насть, а твоя мама про эту схему знала?
— Прочтет этот текст и узнает.
— Почему ты остановилась тогда, бросила? Криминал?
— Нет, искусство.
Пальто Miu Miu; платье Lesyanebo; часы Bvlgari Serpenti Tubogas; гольфы и кеды Prada
В 1992-м в Юрмале проходил песенный конкурс, на котором выступала группа «А'Студио». Настя познакомилась с музыкантами и очень скоро стала с ними дружить. Дружба эта продолжилась и в Москве, куда девушку пригласил погостить Батырхан Шукенов. Погостить, а заодно и посетить «Рождественские встречи» — ежегодный слет эстрадных талантов под руководством Аллы Пугачевой. Где-то там, в коридорах «Олимпийского», Настя и поняла, что возвращаться в Прибалтику она больше не хочет, что вся жизнь здесь, в серой, колючей, холодной, суетливой, дерзкой, сорвавшейся с петель Москве начала девяностых. Она сняла квартиру в Лялином переулке и начала превращаться в ворону-москвичку: офис с кожаным диваном; Отари Витальевич Квантришвили; карикатурный агент КГБ в синем кримпленовом пиджаке и с двумя блондинками под мышками; болезнь; «золотой ребенок», не желающий видеть мать; 20 пулевых ранений; девочка-пожар, девочка-брызги… завертелось будь здоров.
Эта история начнется в лесу, в котором ничего не происходит.
Большой вопрос, кто из нас сильнее вымотан этими двумя с половиной часами интервью: Настя или я? Мы смотрим друг на друга молча, устав говорить. Так вообще бывает? Как все это может поместиться в одной жизни, которая, судя по идеально гладкой коже Насти, взъерошенным волосам и опасному блеску в ее глазах, только-только начинается?
— Я не вскрыла тебе мозг, Рома?
— Я сделал о тебе два вывода, Настя. Во‑первых, тебя патологически тянет к очень сильным и е*** (ненормальным. — Esquire) людям…
— Во-вторых, все это заканчивается печально?
— Да. Ты сама это сказала.
— Я знаю. Поэтому я вернулась в прибалтийские леса, больше не играю ни с кем ни в какие игры и не хочу из своего леса выходить. Рядом со мной любимый мужчина, с которым я познакомилась в книжном магазине. У меня замечательный сын, которого я вожу в школу. Я просто жена и просто мама. Просто-просто-просто. Веришь?
Нет.