Есть такое нехорошее слово — «компанейщина». Это когда под каждым пыльным диваном начинают искать экстремистов, убивать воробьёв или обвинять в сексуальных домогательствах. Нет, это замечательно, что взяли за сладкое престарелого плейбоя-орангутанга Харви — нечего было требовать секса от претенденток на роли, да и как продюсер он, как внезапно выяснилось, был так себе. И Кевина Спейси, уж скажем честно, прижали за дело — за четырнадцатилетнего пацана. Вообще-то за такие вещи в США сажают, а в некоторых штатах ещё и кастрируют химическим способом. Спейси спасло только то, что ситуация была не доведена до конца, срок давности вышел, да и его собственный отец был педофилом и семейным насильником .
Уже из-за этой истории закрался червячок сомнения. Ведь могли бы и посочувствовать Спейси, в конце концов. Там такой букет детских психотравм, что любой другой, шагнув за порог родительского дома, с маху сел бы на иглу, а он с этим прожил ещё сорок лет, покорил Голливуд и взял «Оскара». В конце концов, он никого не насиловал, а приставание — это ещё не половой акт. Но увы, логика компанейщины диктует только один вариант: «Муху увидишь — убей её сразу!». И вот уже из Америки пошли новости одна прекраснее другой. О том, что «Карточный Домик» закроют, а Спейси вырежут из свежеотснятого фильма Ридли Скотта и, может быть, ещё из каких-то других лент.
Дальше — больше. Певица Мэрайя Кери, видимо насмотревшись одноимённого фильма, домогалась собственного телохранителя. Православный наш Стивен Сигал не смог побороть искус и с расстёгнутой ширинкой домогался актрис Лизы Герреро и Порши де Росси. Дастин Хоффман в далёком 1985 году — ассистентки, которая потом стала известной блогершей. Известный всем поклонникам стендапа Луи Си Кей оказался эксгибиционистом. Министр обороны Великобритании Майкл Феллон один раз когда-то потрогал кого-то за коленку — и теперь потерял свой пост. Пресс-секретарь главной надежды всей левой Великобритании Джереми Корбина, Дэвид Прескотт, — тоже. А вот уж совсем невесёлые новости: министр труда Уэльса пытался оправдаться, но не выдержал и покончил с собой.
Давайте начистоту. Рамки понятия «домогательство» так широки, что способны вместить всё что угодно. Каждый хотя бы раз в жизни клал кому-то руку на коленку без спросу — так что, надо всем на свете поломать карьеру и всех отовсюду уволить? Этическая парадигма в обществе не меняется за один присест, тем более её невозможно сменить при помощи страха и репрессий.
Как мы помним, свободный мир — он такой свободный именно потому, что там царит его величество Habeas Corpus и сформулированные в нём принципы лежат в основе правосудия всех стран мира, которые хотя бы пытаются казаться цивилизованными. «Никто не может быть признан виновным иначе чем по решению суда», «Никакое наказание не может быть назначено обвиняемому до решения суда», и так далее... Мы твёрдо знаем, что любой человек, которого в чём-то обвинили, должен иметь возможность оправдаться. И что до тех пор, пока его вина в точности не установлена состязательным судом, его нельзя не то что наказывать, но даже называть преступником в СМИ. Но почему, когда общественность начинает творить свою собственную «гражданскую казнь», эти принципы тут же перестают действовать? Понятно, что такие обвинения вообще трудно доказуемы, но когда человеку ломают карьеру на основании показаний анонимной жертвы о том, что было пятнадцать лет назад, — это уже перебор.
В конце концов, разве не за то же самое мы ненавидим отечественный Роскомнадзор, который закрывает доступ к сайтам без решения суда и вообще без какой-либо юридической процедуры, просто потому, что «нам кажется, что эта информация противозаконна»?
У современной волны феминизма и без того большие проблемы с имиджем. Но одно дело — добиваться формального равноправия и принятия антидискриминационных законов и совсем другое — ломать поведенческие паттерны, которые складывались поколениями. Кампания против домогательств, которая в массовом сознании безусловно ассоциируется с феминизмом и, шире, со всем движением «борцов за социальную справедливость», приведёт только ко всеобщему озлоблению. Каждый начнёт судорожно перебирать моменты из прошлого и думать: «А что, если завтра — меня?» А феминизм окажется на положении того самого мальчика, который кричал «Волки!» и докричался.